Альфред Тирпиц - Воспоминания
Глава тринадцатая
Под властью кайзера
Почти неисчерпаемые сокровища любви, уважения к конституционной власти, которые Вильгельм I оставил своему внуку, делали кайзера решающей инстанцией, от которой зависел успех всего предприятия, имевшего целью завоевать для Германии духовную и материальную независимость от англо-саксов, охвативших мир подобно спруту. Кайзер Вильгельм II сознавал необходимость этого еще во время болезни своего отца, в чем я имел случай убедиться во время поездки на юбилей английской королевы. Уже тогда мысль его останавливалась на всех связанных с морем предпосылках существования Германии.
Однако если в царствование нашего незабвенного старого кайзера решение дел отличалось ясностью и определенностью, то при Вильгельме II на нем стала сказываться легкая возбуждаемость правителя. При его способности схватывать все на лету, впечатлительности, развитой фантазии и самолюбии всегда имелась опасность того, что безответственные влияния возбудят в нем импульсы, осуществление которых было бы невозможно или не гармонировало бы с общим направлением политики. Человек, занимающий высокое положение, должен всю жизнь работать над собой, чтобы научиться отличать мишурный успех от длительного. Ибо соблазнительное декоративное начало всегда трудно отделить от существенного.
Что значит форма, если нет идеи?
Но нет идеи, если формы нет.
Чувство реальности являлось важнейшей предпосылкой успеха всего предприятия, и поскольку кайзер сделал меня своим помощником, я считал своим долгом охранять постоянство курса, которого мы придерживались. Это стремление было заложено в моей натуре. Читатель, однако, поймет, что выполнять этот долг не всегда было легко. Характер кайзера был прямой противоположностью моему. Он с легкостью перебивал людям позвоночник (понятно, в переносном смысле). Мне удалось избежать этого. Кайзер, видимо, не считал возможным обойтись без моего организационного опыта; но я был для него неудобным подчиненным и в качестве такового прошел все стадии милости и немилости. Один знакомый как-то сказал мне, что в моем положении наиболее желательной является «стадия легкой немилости». Я, разумеется, воздавал кесарю кесарево. Я всегда старался удовлетворять выполнимые желания кайзера – даже и такие, которые правильнее было бы считать капризами, если только имел для этого финансовые возможности. Менее успешными были мои попытки ограничить декоративные зрелища и речи, и празднества вроде Кильской недели{97} и крещения кораблей, ибо кайзер считал их полезными для германской публики; я же думал больше о том впечатлении, которое они производили заграницей.
Во всех военных вопросах, касавшихся строительства флота, я оставался несгибаемым. Я не всегда мог говорить то, что думал, но был неизменно искренен с кайзером.
Среди вопросов, поднимавшихся кайзером, – а их было очень много – выделялись вопросы о технических конструкциях, о постройках, о береговых фортах и особенно о кораблях. Соображения о соответствии их целому и о деньгах легко отходили у него на задний план. Кайзер хорошо знал иностранные флоты и, глядя на них немецкими глазами, замечал скорее их преимущества, чем недостатки. Всякий, кто выражал недоверие к нашей материальной части, находил в нем внимательного слушателя. Он чертил с большим талантом и прилежанием схемы кораблей, размножал и давал множеству лиц в том числе и членам рейхстага, которые принимали их со смешанными чувствами.
То, что такое ведомство, как морское, с его штатом из ученых и практиков, располагало большими возможностями для выполнения объективных решений, не всегда признавалось кайзером, относившимся с некоторым недоверием к собственным чиновникам. К тому же нельзя было требовать от кайзера, чтобы он разбирался в технических вопросах, как специалист. Однажды мне пришлось даже принять изобретателя вечного двигателя, рекомендованного кайзеру старым оригиналом – адмиралом Рейнгольдом Вернером, и устроить демонстрацию его «машины»; к счастью, приглашенный кайзером Эмиль Ратенау лишил кудесника его ореола.
Без кайзера не удалось бы преодолеть отчужденность Германии от моря и связанных с ним интересов и культурных задач; в этом его историческая заслуга. Впрочем, и в других отношениях его инициатива нередко приносила пользу. Но зато его стремление подчеркнуть цели и успехи производило дурное впечатление заграницей, а внутри страны его жажда деятельности сталкивалась с практической деятельностью сухопутных ведомств флота. Наряду со своей и без того чрезмерной работой имперское морское ведомство зачастую вынуждено было готовить материалы для проектов кайзера, нередко отличавшихся внутренней противоречивостью. Так, например, в последние годы перед войной кайзер узнал, что увеличение дальнобойности и точности стрельбы современных морских орудий сильно затрудняет миноносцам нападение на врага в светлое время суток. Тогда он стал носиться с мыслью о замене миноносцев идеальными быстроходными кораблями, покрытыми толстой броней и снабженными множеством торпедных аппаратов. Не говоря уже о том, что при строительстве крупных кораблей быстроходность соперничает с весом брони, торпедные аппараты, которые пришлось бы расположить в подводной части, заняли бы место машинного отделения и котельной. Таким образом, задания, поставленные перед этой конструкцией, пожирали друг друга. Однако согласно полученному приказанию мы принялись за работу, хотя вследствие невозможности достигнуть реальных результатов этот проект у нас в ведомстве прозвали гомункулусом. Когда позднее я получил возможность продемонстрировать чертежи в Роминтене и изложить свою точку зрения, кайзер согласился со мною и отказался от своей мысли. В награду я получил разрешение застрелить оленя и смог сообщить о разряжении атмосферы своему озабоченному начальнику центрального отдела, сидевшему в Берлине, употребив для этого следующие выражения: «Олень и гомункулус убиты». Учитывая страсть монарха к охоте, разрешение застрелить оленя было очень большим отличием. Кайзер вообще любил делать подарки и радовать других; у него был неистощимый запас знаков внимания.
Стало традицией, чтобы ежегодно в конце сентября я отправлялся в Роминтен для доклада. Лесной воздух и относительное отсутствие тревог шли кайзеру на пользу. Он был там спокойнее и внимательнее, чем это было возможно для него в суматохе большого света или в путешествиях. В Роминтене кайзер выслушивал и взвешивал все доводы и не приходил вдруг в нервное возбуждение, что часто бывало с ним в других местах (о приближении такого припадка возвещало беспокойное выражение глаз). В подобных случаях я старался обходить все важные решения. Но это не всегда удавалось. Я пришел к выводу, что кайзер по своей конституции не мог выдержать тяжести ответственности. Во всяком случае при объявлении и в ходе войны кайзер несколько раз стоял на грани нервного расстройства, чем доставил много забот врачам. Возможно, что с этим связана и уступчивость по отношению к слабым натурам в его окружении, которую он стал проявлять по мере приближения старости.
