Борис Земцов - Зона путинской эпохи
Удивительно и омерзительно! А еще очень подозрительно, с учетом всех витающих здесь высоких разглагольствований о „порядочности и непорядочности“, отмечать, что информация практически о любом нарушении режима (употребление спиртного, изготовление браги, приобретение и пользование мобильным телефоном и т. д.) почти всегда очень скоро становится достоянием представителей администрации. Отсюда и постоянные курьезы. Только „затянул“ арестант новый мобильник, только-только оборудовал для него, как ему казалось, оригинальный „курок“ – заходят контролеры и прямым ходом к этому самому „курку“, о котором знали очень немногие, самые избранные. Решили две-три отчаянные головы выпить, приготовили со всеми треволнениями и затратами брагу, только собрались „употребить“ (после отбоя, когда и лишних глаз, кажется, нет) – сам дежурный по зоне тут как тут.
Еще более странно, что подобная закономерность существует, точнее процветает, здесь не год и не два. Все об этом знают, все возмущаются, все негодуют, все признают, что это ненормально, что так не может быть, что за это „положено голову разбивать“, но годы идут, а ни одного конкретного живого стукача не выявлено, не обнаружено, не разоблачено. К месту, нет ли, вспоминаешь здесь давно существующее и трепетно исполняемое правило, если ты решился на что-то связанное с „запретом“ – непременно должен заранее согласовать свое решение со „смотруном“ и прочими представителями местной блатной иерархии. Выводы от размышлений на подобную тему напрашиваются грустные, романтическому взгляду на тюремно-лагерные традиции противоречащие. Кстати, как утверждают давно сидящие и много чего знающие арестанты, стукач стукачу – рознь. Свои постоянные помощники есть у оперов зоны (для них стукачи – глаза и уши, без них опера – не опера), имеются постоянные информаторы у представителей лагерной администрации (от „отрядника“ и выше), есть стукачи „по жизни“, готовые добровольно, „по зову сердца“ стучать по любому поводу кому угодно. Говорят, есть элитные, тщательно оберегаемые стукачи для отдела, что занимается контролем за личным составом („мусора пасут мусоров“). Поговаривают, что существуют в зоне и еще более глубоко запрятанные информаторы, нити от которых тянутся не в главное тюремное ведомство, а в куда более серьезные структуры. Но это, как говорится, из области „за что купил, за то и продал“. Можно верить, можно – не верить, можно – сомневаться, только факт остается фактом, девять десятых любых нарушений пресекаются здесь на взлете, „по стуку“, с поличным, а уличенных в этом не находится.
* * *Обрывки арестантских диалогов – уникальный материал для изучения политических пристрастий этой традиционно многочисленной для нашего многострадального Отечества социальной прослойки (кто-то уже сидит, кто-то сидел, кто-то того гляди сядет, кто-то не сидел и не сядет, но всей своей жизнью, судьбой, душой связан с сидевшими и сидящими). В последнее время в этих диалогах все чаще звучат отголоски предвыборных страстей, что на воле не то что кипят, но, по крайней мере, начинают булькать. Многие арестанты уверены, что исход грядущих, до которых еще почти два года, президентских выборов, решен, что „первое-второе“ лицо в государстве уже давно все обговорили, решили, поделили. Кого-то смущает чекистское прошлое нынешнего премьер-министра („гэбэшник“ – это тот же „мусор“, окружение у него „мусорское“ и подчиненные ближние у него из „мусоров“, значит, и вся власть в стране – мусорская, чего добра от „мусоров“ ждать?»). Кто-то наоборот видит в гэбэшной принадлежности недавнего президента положительный вектор («он же – разведчик, америкосов не любит, а то бы они давно здесь уже были»). Очень немногие всерьез принимают нынешнего руководителя страны («Какой-то маленький, как будто плюшевый!»), но есть и такие, что связывают с ним светлые надежды («он – либерал, при нем должны зоны сокращать, зеков по домам отправлять»).
Основная же масса ныне окружающих меня людей предельно аполитична – главное, чтобы было «закурить и заварить» (вот они, главные ценности), а там хоть трава не расти. Нет на зоне свежих газет, так в них и нет особой необходимости, читающих прессу здесь совсем немного. Редкий выпуск последних новостей «по ящику», стоящему в комнате воспитательной работы, досматривается хотя бы до середины – непременно находятся желающие смотреть что угодно, только не политику. Иногда кажется, случись что-то из ряда вон выходящие – типа внезапной китайской оккупации большей части нашей территории – не шелохнется, не встрепенется, не возмутится среднестатистический зек, сохранит буддийскую невозмутимость и привычку жить от ларька до посылки, мерить счастье запасом чая и сигарет. Когда-то я удивился, услышав вскользь высказанное рядом пожелание: «Вот поставили бы у нас вора в законе страной командовать – все бы путем пошло, все бы по справедливости наладилось…» Теперь слыша что-то подобное, я только снисходительно улыбаюсь.
* * *Продолжаю сравнивать лагерь в Свинушках с лагерем в Березовке. У каждого свои «плюсы», свои «минусы». Зачастую речь идет о пустяках, штрихах, деталях, но именно эти мелочи определяют лицо каждой зоны. В Березовке жутким дефицитом были… ложки. Потерянная или сломанная ложка оборачивалась там для зека массой проблем и неудобств. Ради ложки приходилось беспокоить близких – просить прислать в посылке и бандероли, идти на поклон к «барыге» (разумеется, держа наготове пачку «фильтрованных» в качестве гонорара за услугу), побираться по бараку («На ужин не идешь? Дай ложку!»). В Свинушках ложек хватает, оказался в столовой безоружным (забыл, потерял, сломал) – всегда можно обратиться к посудомойщикам – попросить, одолжить, договориться. За это зоне в Свинушках – жирный «плюс».
А вот порядок раздачи пищи здесь дикий, первобытный, малочеловеческий. Котел с кашей или супом стоит с краю стола, за которым сидит десять человек. Самым правильным было бы брать крайнему арестанту в свои руки поварешку (по лагерному – «разводягу») и раскладывать содержимое котла по мискам. Именно так в Березовке всегда и делалось, при этом никому не приходило в голову задумываться, насколько верна и справедлива эта традиция. В Свинушках ритуал раздачи еды иной: крайний за столом наливает, накладывает, наваливает себе «дорогому» и принимается за еду. В лучшем случае котел отодвигается по столу дальше. В худшем случае арестант с дальнего конца стола встает и, не без труда проходя за спинами соседей, подходит к котлу, чтобы наполнить свою миску.
Нерационально, откровенно глупо. Удивительно, но мы, арестанты, приехавшие из Березовки и ныне составляющие почти половину населения лагеря, сломать укоренившуюся традицию так и не смогли. Попадающие на край стола (там, где котлы) упорно «ухаживают» только за собой. Подобный порядок дает основание поставить зоне в Свинушках – «минус». Зато на арестанта, выносящего из столовой еду в любом виде (хлеб, рыба, первое-второе в приспособленных под это пластмассовых мини-ведерках из под майонеза и т. д.) никто не обращает внимание. В Березовке подобная ситуация могла обернуться для «несуна» даже рапортом, за которым мог последовать и выговор и даже изолятор. В лучшем случае эту еду у него отбирал любой оказавшийся рядом прапорщик и демонстративно выбрасывал. Из-за подобных штучек «положуха» в месте моего прежнего нахождения заслуживает, понятно, свой очередной «минус». Однако, в той же самой Березовке «козлы» (падшие арестанты, ставшие на путь добровольного сотрудничества с администрацией) очень четко знали свое место. Не только в переносном, но и в самом прямом смысле этого слова. В бараке дальше второго-третьего проходняка никто из них без особой конкретной нужды не заходил (как правило, два-три первых проходняка они как раз и занимали, далее располагались «мужики», ближе к концу, к углам места принадлежали представителям «блаткомитета»). Прекрасно помню обстановку и порядки на первом рабочем бараке в Березовке и лично свидетельствую – это правило жестко соблюдалось. Главный «козел» отряда – завхоз вообще спал в отдельной комнатушке, по соседству с кабинетом «отрядника» и комнатой воспитательной работы. Без особой необходимости в расположение отряда (в бараке) он просто не появлялся. Когда у него возникало какое-то дело, прежде чем напрямую обращаться к арестантам, он с предварительного разрешения заходил в угол к «смотруну» и получал на это «добро».
