Вадим Бойко - После казни
Возбужденный унтершарфюрер вернулся и в сопровождении капо Адольфа пошел вдоль канавы. Адольф гордился тем, что был тезкой самого фюрера. Свои обязанности он выполнял с завидным рвением. За два часа работы успел избить десятка два узников. А сейчас, угодливо заглядывая в глаза своему хозяину, трусцой семенил рядом. По дороге им попалась большая лужа. Адольф подозвал узников, велел им лечь в лужу лицом, и по этому помосту из живых людей они прошествовали дальше.
Мы получили неожиданную возможность расслабиться на несколько минут, снизить бешеный темп работы. Солнце уже поднялось над лесом и пекло немилосердно. Отчаянно мучила жажда, в горле пересохло, но воды, хотя бы относительно пригодной для питья, не было. Я уже перестал верить, что доживу до обеда.
Через какое-то время унтершарфюрер и капо вернулись. О чем-то разговаривая, они посматривали на высокую ветвистую сосну, росшую поблизости. Затем палач подвел к дереву одного из узников, велел ему взобраться на верхушку сосны и кричать:«Я — обезьяна!» Он даже разрешил своей жертве сбросить гольцшуги. Капо услужливо подсадили узника.
— Выше! Выше! — командовал унтершарфюрер и, когда взбираться выше стало некуда, приказал: — А теперь начинай!
— Я — обезьяна! Я — обезьяна! — сдавленным голосом закричал узник.
Эсэсовцы и капо дружно хохотали, довольные выдумкой своего начальника.
— Громче, громче! — покрикивал унтершарфюрер. — Чтобы все слышали!
— Я — обезьяна! Я — обезьяна!.. Я — обезьяна!.. — разносилось по всей округе.
Этого развлечения им хватило на полчаса. Теперь унтершарфюрер направился к узнику, который, бросив работу, громко разговаривал сам с собой. Сумасшествие узников считалось наглядным доказательством неполноценности низшей расы. Некоторое время унтершарфюрер наблюдал за больным, не трогая его. Тот бормотал отрывистые бессмысленные фразы и, Держась за лопату, пританцовывал.
— Иди сюда, — подозвал его эсэсовец. В ответ — идиотский смешок.
— Ко мне! Шнель!
Тронувшийся поднял лопату над головой, с кривлянием и ужимками, заговорщицки подмигивая, пошел прямо на начальника конвоя.
— Брось лопату! — велел тот, но узник не обратил никакого внимания на приказание. Эсэсовцу уже было не до шуток. Он выхватил из кобуры пистолет, но капо опередил выстрел: ударом лома он перебил руку несчастному.
— Дайте веревку! — распорядился унтершарфюрер. Один из эсэсовцев достал из ранца длинный тонкий шнур. Лишившемуся разума узнику связали ноги и подтащили к сосне, на которой все еще сидел тот, что кричал: «Я — обезьяна!»
Адольф перебросил один конец веревки через толстую ветку, после чего сумасшедшего подтянули вверх ногами, головой вниз. Потом капо раскачал повешенного, а сам отошел в сторону. Тем временем начальник конвоя поспорил с одним из эсэсовцев на бутылку вина, что он тремя выстрелами с расстояния в двадцать шагов прострелит череп несчастному, который раскачался, как маятник. Я давно уже заметил, что у эсэсовцев всегда был повышенный интерес к стрельбе по движущимся мишеням.
Унтершарфюрер отмерил двадцать шагов, стал в картинную позу и начал целиться. Ничто его не волновало: ни возможная кара за содеянное, ни тем более муки совести. Да и неудивительно. Сам фюрер брал на себя ответственность за преступления эсэсовских головорезов, целиком освобождая их от такого анахронизма, как совесть.
Унтершарфюрер выиграл пари.
Я старался изо всех сил, но, видимо, работал недостаточно интенсивно, так как один из штрафников, которые носили наполненные ведра, бросил мне на ходу: «Пошевеливайся, коли хочешь жить!» Унтершарфюрер и капо повернули в нашу сторону. Тяжелое предчувствие буквально парализовало меня. Обильный пот заливал лицо, липкие струйки стекали по телу. Я уже слышал голоса палачей и боялся даже посмотреть в их сторону. Вот они остановились неподалеку от меня, закурили.
— Смотри, Адольф, у этого гефтлинга номер 131161. В нашей команде еще не было узников с такими большими номерами.
— Это новенький. Я взял его сегодня из карантинного блока, — ответил Адольф унтершарфюреру.
— Ты посмотри, как он работает. Суетится, а толку никакого. К тому же русский…
— Сейчас я его подбодрю….
— Погоди, я сам поговорю с ним.
Руки и ноги немеют от страха. Отчаянно колотится сердце.
— Эй ты!
Я инстинктивно отшатнулся, позабыв, что нужно почтительно скинуть с головы мютцен… Эсэсовец сам сорвал с меня шапку и, отойдя поближе к постенкетте[39], приказал подойти к нему. Оставляю лопату, выкарабкиваюсь из канавы и с замиранием сердца подхожу к унтершарфюреру. Приблизившись на расстояние пяти шагов, вытягиваюсь по стойке «смирно», ожидая решения своей судьбы. Убийца не торопится. Он держит в зубах тоненький стебелек и презрительно смотрит на меня светлыми водянистыми глазами. В его взгляде я читаю приговор. Стою помертвевший и чувствую, как под ложечкой у меня медленно тает лед.
Унтершарфюреру наскучило забавляться, он смял мютце и бросил за линию постенкетте.
— А теперь пойди принеси свой мютце!
«Все равно он меня пристрелит, так пускай стреляет здесь», — подумал я. Страх, охвативший меня в первое мгновение, неожиданно сменился отчаянной и злой решимостью.
— Идти за постенкетте я не имею права. Правила поведения узника в лагере — закон для меня. Я хочу работать! — твердо сказал я по-немецки.
Эсэсовца поразило, что я говорю по-немецки. Он даже представить себе не мог, что такая мизерная букашка — и вдруг владеет его родным языком.
— Ах вот как! — сказал он насмешливо. — Знаешь порядок? И отчего же ты, такой дисциплинированный, попал в штрафную команду?
— По недоразумению.
— За шапкой пойдешь?
— Не имею права переходить линию постенкетте.
— Альзо![40] — Унтершарфюрер вынул из кобуры пистолет и поставил его на боевой взвод. В его глазах загорелись хищные огоньки. — В последний раз спрашиваю: пойдешь?
— Не пойду, потому что не имею права! Ваше право убить меня, мое право — умереть, но нарушать закон я не буду.
— Повернись ко мне спиной! — приказал он.
Позади себя я услышал шаги, но не решился повернуть голову. В следующее мгновение унтершарфюрер выстрелил. Подо мной разверзлась земля, и наступил полнейший мрак. Очнувшись, я услышал громовой хохот и увидел возле себя нескольких эсэсовцев. Один держал в руках длинную палку, которой, подкравшись сзади, ударил меня по голове, а унтершарфюрер в это мгновение выстрелил.
Среди прочих диких выходок эсэсовцев этот трюк был самым распространенным. Я сам не раз видел, как развлечения ради они имитировали расстрел узника, а потом ржали как шальные.
