Екатерина Мещерская - Жизнь некрасивой женщины
Побелев как мел, мама повалилась на кровать, закрыв уши подушками. Я поняла, что теперь мамины отношения с Васильевым окончены.
31
В начале революции, когда мама лежала в очень тяжелой форме сыпняка, я, бегая по Москве и продавая вещи, натолкнулась в Серебряном переулке на следующую вывеску: «Елена Ивановна Утицына, портниха».
Я хотела из плотной шелковой занавеси сшить маме халатик и позвонила.
Елена Ивановна, симпатичная набожная вдова, открыла мне дверь. С тех самых пор и началась наша дружба. Начиная с летних платьев и кончая шубами — все шила Елена Ивановна. Позднее она вторично вышла замуж, стала Снетковой, родила двух мальчиков и двух девочек. Мама крестила ее детей и очень полюбила эту семью.
Елена Ивановна имела общинные знакомства, она когда-то шила на «старую Москву», а теперь на ее «остатки», в число которых попали и мы с мамой. Мы обе страдали излишней откровенностью, и поэтому Елена Ивановна была посвящена во все события нашей жизни.
Узнав о том, что я решила разойтись с мужем и ищу какого-нибудь заработка, Елена Ивановна тотчас обратилась со следующим предложением: одна ее заказчица, дама из «бывших», Наталия Николаевна Сатина, была замужем за молодым, талантливым инженером Евгением Николаевичем Михайловым. Последнему для работы необходимо было знание немецкого языка, а он имел довольно слабые познания. Работа же требовала сложных технических переводов.
Зная обширную клиентуру Елены Ивановны, жена Михайлова просила ее подыскать среди знакомых человека, который мог бы преподавать немецкий язык мужу.
Я с радостью схватилась за это предложение. Мы жили на Поварской, Михайловы — на Собачьей площадке.
После знакомства с Михайловыми, которое состоялось у Елены Ивановны, я приступила к первому уроку. На нем и на всех остальных уроках всегда присутствовала сама Наталия Николаевна, очень милая, воспитанная дама средних лет.
Евгений Николаевич хотя и был способным учеником, но владел только элементарными знаниями немецкого, а в практической, разговорной речи был слаб так же, как и в переводах.
Я мечтала найти еще уроки, но Евгений Николаевич совершенно меня абонировал. Он обязал меня давать ему ежедневные уроки и на дом дал большую, толстую книгу. Это был мой первый технический перевод с немецкого: «Установка радиоприемников на аэропланах различных систем».
Таким образом, дома я тоже была занята переводом.
Семейная жизнь с Васильевым окончилась. Он перестал нас содержать.
Правда, каждое утро, уезжая на аэродром, он стучался в нашу дверь и спрашивал, есть ли у нас деньги на обед, всячески стараясь всучить какую-нибудь сумму денег.
Его, видимо, очень волновала мысль, что мы голодаем. Я спешила уверить его, что уже получила первый урок, конечно, умалчивая о том, кто мой ученик. Узнав, что это мужчина, Васильев, безусловно, устроил бы страшный скандал. Он думал, что я занимаюсь с детьми.
В остальном наша жизнь оставалась прежней. Васильев то пропадал, пьянствуя, то снова появлялся и пользовался той неограниченной и бесконтрольной свободой, которую имел, будучи моим мужем.
Изредка я бывала у Никиты Красовского или ходила в театр, оперу. Я часто не могла позволить себе этой роскоши, потому что деньги были нужны на жизнь. Я получала их каждый день за количество переведенных страниц, плату же за уроки — дважды в месяц. Ученик платил очень щедро, но отнимал много времени. Он любил затягивать уроки, отвлекаясь посторонними разговорами, затем провожал меня, продолжая оживленные разговоры в переулках, которых так много вокруг Поварской.
Наступила зима, наши занятия были в самом разгаре. Евгений Николаевич делал большие успехи, и я замечала, что он становится со мной все откровеннее.
Он рассказал мне, что несчастлив с женой, что она на много лет старше его, что заставила его на себе жениться. Говорил, что внутреннее одиночество мешает ему идти вперед, я все это выслушивала. Я привыкла к тому, что мужчины бывали со мной откровенны, привыкла к мужской дружбе и не придавала его исповеди никакого значения. Жена его мне очень нравилась, и я от души ее жалела.
Мое отношение к Евгению Николаевичу было какое-то странное: с одной стороны, я была ему очень благодарна, мне нравился его ум, по его поступкам я видела, что он добрый и несчастный человек, но почему-то не могла быть с ним в свою очередь откровенной. Сама не знаю, что именно, но что-то мне в нем не нравилось.
Евгений Николаевич был среднего роста, с мелкими, правильными чертами лица, его можно было вполне назвать «хорошеньким», если такое определение может быть в пользу мужчине. Небольшие голубовато-синие глаза были окружены темными ресничками, и русая эспаньолка делала его похожим на типичного русского интеллигента, выскочившего прямо со сцены какой-то чеховской пьесы. Он обладал приятным тенором, и в разговоре чувствовались и мягкость, и культура, но все, о чем бы он ни рассказывал, и то, как он это рассказывал, казалось удивительно пошлым. Почему это было так, я сама не знала.
Он получил за рубежом звание адъюнкта, работал на ответственном посту и занимался электрификацией. Он был инженер-электрик.
Я порядочно уставала от переводов, и меня страшно удручало мамино настроение.
Бедняжка, такая добрая, простая, благожелательная ко всем, вдруг страшно озлобилась. Переселение наше она иначе как «выселением» не называла и страдала ужасно.
Особенно растравляли маму встречи с жильцами дома номер двадцать два.
— Я готова в омут головой, — говорила она мне, — бежать, бежать отсюда без оглядки!..
Мне самой становилась совершенно невыносимой жизнь под одной кровлей с бывшим мужем, да еще с таким, как Васильев.
В те часы, когда он бывал дома, я переживала очень тягостные мгновения. Он всячески старался уговорить меня вернуться. Нежные слова, страстные мольбы в таком неуравновешенном человеке, как он, грозили в любую минуту разразиться скандалом, сценой насилия, ругани или еще, может быть, чем-нибудь похуже этого.
Васильев теперь чаще сидел дома и почти не пил. Это было страшным предзнаменованием: он, видимо, еще надеялся на мое возвращение. А когда его терпение лопнет и последняя надежда иссякнет, тогда что?..
Мои друзья хором советовали: «Уезжайте! Уезжайте, бросайте квартиру, бросайте Москву, бросайте все, лишь бы только расстаться с Васильевым!»
Мы уже начали действия в этом направлении. Нам удалось разделить квартирные квитанции для оплаты на две: на комнату Васильева и нашу, переведенную теперь на теткино имя. На этом все и кончилось.
