Владимир Гросман - Хроники незабытых дней
Пора вернуться к Африке. Между двумя командировками в Нигерию прошёл ровно год. Был он весь какой-то мерзопакостный — не ладилось в стране, на работе и дома. Летом выклянчил две недели отпуска и поехал с женой в Симеиз. С питанием в Крыму всегда было неважно, но в тот год особенно. В столовых только плохо обритые гусиные шеи и тошнотворные рыбные котлеты с разваренными макаронами.
Вечером возле кинотеатра собирались группки озлобленных крымских татар, приехавших из Казахстана взглянуть на родные дома.
Всю осень мотался по командировкам, особенно замучили подготовки к ним и последующие отчёты. В сентябре летал в Ташкент — официально в качестве наблюдателя от Агентства, а на самом деле по делам «конторы». Там проводился Конгресс прогрессивных писателей стран Азии и Африки. Горячительные напитки текли рекой, едва передвигавшихся «прогрессивных» с великой помпой возили также в Хиву и Бухару. Впервые увидел жемчужину Средней Азии — Самарканд.
Октябрь прошёл в суете и нервотрёпке, я отвечал за участие Агентства во Франкфуртской книжной ярмарке — важнейшем ежегодном событии в мире книгоиздания и книготорговли. В последний момент силовым приёмом Миша буквально воткнул меня в состав делегации. С Питером Хаасом встречаться там запретили. Случайно увидев его на приёме у мэра Франкфурта, я издали помахал рукой и смылся. Вместе с приветом от меня ему передали приглашение Агентства посетить Москву. О его последующем приезде в Москву и встрече с ним я уже упоминал.
В конце декабря пришлось вместе с Мишей сопровождать весьма важную для нас делегацию французских издателей в Ереван.
Все эти командировки были полны интересных встреч и неожиданных ситуаций и тянут страниц на пятьдесят воспоминаний каждая. Однако время ещё не пришло. Не созрел. Я говорю о них, чтобы объяснить читателю, почему к концу года чувствовал себя на грани нервного срыва.
Работа перестала приносить удовлетворение. В Агентстве началась свистопляска со сменой руководства, что отразилось и на моём отделе. Вообще вся организация постепенно превращалась в «кладбище слонов». Опытных профессионалов заменяли спившиеся аппаратчики из ЦК, проштрафившиеся дипломаты и всевозможные родственники. Мне в отдел, несмотря на протесты, сунули зятя секретаря обкома, дочь посла, молодую вдову бывшего крупного генерала, а под них добавили новые функции. Работать новички не умели, а учиться не желали. Отдел становился неуправляемым.
В довершение всех бед меня избрали членом партбюро, после чего времени на отдых практически не оставалось. Начали ломаться четырёхлетней давности «жигули», их починка обходилась с каждым годом всё дороже и тоже требовала времени. Устав от проблем на работе, партийной нагрузки и бытовых неурядиц, всё чаще вспоминал об Индии. Хотелось скрыться от этого бардака на год, а лучше на два, тем более, что здоровье родителей пока это позволяло. В семье брата рос сынишка Юлик, и они были счастливы. Видя моё состояние, в январе Миша организовал недельную путёвку в какой-то подмосковный дом отдыха. Там предоставили отдельный домик, где я мог побыть один, кое-что почитать и запомнить для предстоящей командировки в Нигерию.
Как и первая, она планировалась на конец февраля. С поездкой что-то не заладилось с самого начала.
Скажу честно, это была единственная загранкомандировка в моей жизни, в которую не хотелось ехать.
Подталкивала «контора», заинтересовавшаяся мотелем г-на Смита. Сразу после Франкфурта Миша ушёл в отпуск, я зашивался с текущей работой, и подготовка ко второй Всеафриканской выставке была пущена на самотёк. В результате моим напарником по командировке оказался Володя Т., наш новый освобожденный секретарь парткома. Поскольку нынешнему поколению эта должность ничего не говорит, проще сказать, что по табелю о рангах — второй человек в Агентстве.
Даже первый заместитель председателя Правления (всего их было пять) стоял ступенькой ниже.
Мне приходилось встречаться с Володей по работе прежде. Парень он был не вредный, во всяком случае, не очень большая сволочь, как тогда говорили в порядке комплимента. Но, поскольку он никогда не бывал за рубежом (какая-то степень секретности на предыдущей работе, связанной с космосом) и не знал иностранных языков, мне отводилась роль мамки-переводчика, или, если угодно, дядьки Савельича при Петруше Гринёве.
Добавлю, как человек Володя был осторожен и скучен, начисто лишён чувства юмора, а на прямо поставленный вопрос всегда отвечал осторожными междометиями. В баре г-на Смита он гляделся бы как глухонемой на концерте Михаила Задорнова.
Узнав, с кем я лечу в Нигерию, Миша взялся за голову, но исправить, что-либо было уже поздно. Комитет избегал конфликтов с партией класса гегемона. Договорились, что он попытается организовать отзыв нашего «партайгеноссе» до окончания срока командировки под предлогом дел государственной важности. На том и порешили.
Недели за две до отъезда случилась беда. Возвращаясь домой из Домжура в лёгком подпитии, я вышел из метро и в ожидании автобуса пристроился за телефонной будкой — приспичило совсем по Артюру Рембо «окропить янтарной жидкостью семью гелиотропов».
Простатит, понимаешь. Гелиотропов не было, зато за будкой лежал кусок льда, который я попытался, извините за натурализм, распилить струёй. Увлеченный интересным занятием, совсем забыл об осторожности, о которой говорил сосед по даче дед Розенталь, некогда ведущий экономист молодой Советской республики, впоследствии «троцкист»: «Не расслабляйся. Помни, что в самые счастливые минуты жизни ты находишься всего в двух сантиметрах от жопы». Его, тогда ещё не деда, забрали, по-моему, в день свадьбы, причём чекисты припомнили всё, даже то, что старшая сестра его жены была избрана «мисс Париж» в 1913 году. А я забыл слова вещего Розенталя, расслабился.
Неожиданно скрипнули тормоза, из милицейского газика вышли два товарища в форме и осведомились, не подвезти ли меня домой. Я спрятал нехитрое своё хозяйство, поблагодарил добрых людей за заботу, и с независимым видом двинулся к остановке автобуса. Дальше пошло по Володе Высоцкому:
Взяли его аспида,
Руки ему за спину
И с размаху бросили
В чёрный воронок…
В машине один из служивых бодро рапортовал по связи о выполнении плана. С ужасом понял — везут в вытрезвитель.
Уже в заведении, рассвирепев от такого коварства, рвался к телефону, грозил карами небесными и оказал посильное сопротивление властям, после чего очнулся, лежащим в кровати, крепко связанным. Я находился в ярко освещенной комнате с грязно-зелёными военкоматскими стенами, где кроме меня обретались человек семь страдальцев. Они спали в непринуждённых позах, из-под сиротских одеял торчали богато татуированные руки и ноги. В воздухе стоял хрип и храп.
