Ирина Бразуль - Демьян Бедный
Работа над сказками и баснями, в которых легче было обходить цензурные рогатки, настолько поглотила его, что иной раз письма становятся просто непохожими на фронтовые. Если бы не одна-другая строка, вроде как «случайно» попадающаяся здесь, можно было бы подумать, что сидит где-то человек в тыловом городе, пописывает да шлет в столицу. Строки, однако, попадаются, не требующие никаких комментариев: «Убит корпусной врач. Мы все при винтовках. Ждать можно всего», «Я вспоминаю шутливый совет Алексея Максимовича «остаться без руки»… Боже, не остаться бы тут без головы…», «Сегодня похоронили двух наших офицеров…», «Вечером работать трудно — запрещают жечь свет…» И однако, тут же, в строку, он грозит превзойти Владимира Дмитриевича по части работоспособности, которая всегда казалась ему у Бонч-Бруевича удивительной. («Шут его знает, — спрашивает поэт жену, — когда он не работает?») Затем замечает: «Питаю надежду на то, что если не задохнусь от немецких газов или жары, то успею написать две-три сказки».
Но самое важное, что высказано поэтом насчет войны, заключено в немногих строках: «Если вернусь, то всю жизнь буду вести войну против войны. Это нечто издали непредставляемое. Ценность жизни сведена к нулю. Все — нуль. Убийство — все».
Эта же мысль отразится после в стихах:
Смерть бойцам сказала: «Вольно!»
Им не страшно и не больно,
Тьма — не тьма, и свет — не свет,
Кто убит, того уж нет, —
Нет и ровно не бывало.
Человек так стоит мало!
Три убито, новых пять
Место их спешат занять.
Через день, купив газетку,
Будут все читать заметку:
Где и сколько взято в плен.
Что «у нас без перемен».
С переменами или «без перемен», но желание участвовать в тыловых схватках так велико, что нет тяжелого дня, который остановил бы работу поэта, будь то похороны однополчан, налет авиации, трудный переход. Настроение делается все лучше: дело пошло! Будучи ежечасно в армейской гуще, в боях, он вполне убедился, что «нюх» не подвел; наблюдает настроение солдатской массы. Все более иронически рассматривает казавшуюся ему недавно едва ли не трагичной измену вчерашних единомышленников. На смену недоумению, сомнениям, злобе приходит новое чувство. Прочитав статью Николая Ивановича «Хозяева земли», он пишет: «У меня веревки на походной кровати порвались, до того я смеялся, читая об этих «хозяевах»!..» Позднее поэт высмеял «патриотических писак»:
Были дни: возьмешь газету,
Дочитать терпенья нету.
Не узнать совсем писак:
Не перо у них — тесак.
Так и рубят, душегубы.
…
Про высокие примеры
Дисциплины боевой…
…
«Что строчат, лихие гады!»,
«Ну, чему они так рады?»,
«Мало радости, кажись:
Ведь дела — хоть в гроб ложись».
«Аль они там все ослепли?»
Средь окопов слухи крепли,
Что газеты — не тае:
Подрядились на вранье!
Может, Правда где и бродит,
Да к окопам не доходит,
В письмах тож ей не пройти:
Гибнут письма по пути
От цензуры постоянной, —
Чтоб ей лопнуть, окаянной!
Насмеявшись вдосталь, Демьян перед Бонч-Бруевичем изливает душу:
«…На нашем веку и попадались уже и еще больше будут нам попадаться приказчики от литературы. Было бы смешно огорчаться отливом симпатий со стороны господ, живущих приливами и отливами, ничего общего с чисто идейной стороной литературы не имеющими. Я живо представляю, как этот же самый г. приказчик забежит к Вам, ко мне (!) с черного хода, когда будет на нашей улице праздник, в чем я не сомневаюсь, так как, собственно, только и живу единственной этой уверенностью. Меня выносили и вынесут иные «приливы». Сейчас отлив. Золотая и иная вся достойная рыба ушла вглубь, а на сухом бережку среди гнилья и водорослей выделяются всякие слизни морские и ракушки. «Приливом» всю эту гадость к черту захлестнет».
Жалуясь только на то, что сейчас приходится быть «в зависимости от всяких, в большинстве темных, рыболовов, чья добрая воля показывать нас или не показывать в своих «аквариумах», Демьян все же сознается, что от этого «щемит сердце. И досада берет. И придумать ничего не могу. Да и думать не время. Вернусь с войны — тогда другое дело…», «Так свистну, что чертям тошно станет… А я свой «момент» уловлю, не сомневайтесь».
Как всегда, немного стесняясь своих искренних порывов, но желая выговориться до конца, он делает постскриптум, иронизируя над самим собой, но тут же снова возвращается к своей страстной исповеди:
«Расписался-разболтался, как обиженная баба. Не в том суть. Суть в том, что я — дышу литературой, весь, до кончика последнего волоска отдан только одному: служению честному и стойкому: только тому, во что я вложил душу. Внутри я — фанатик. Отсюда и мой внешний признак — самодовольство и самоуверенность, которые неприятны, когда беспочвенны. А подо мной твердая почва, с которой меня ничто (даже война, сбившая многих) не сбило и не собьет. И ни перед кем я, действительно, «дураком быть не хочу» (Ломоносов). «Своим разумом» я до всего, так сказать, дошел, и разбираюсь, слава тебе господи, весьма недурно…
…Я, как Вам известно, весьма «внимателен» к авторитетному для меня мнению того или иного лица. Но возводил я когда дурака в авторитеты? И не веду ли я «художественно» свою линию?..»
И в ответ на успокаивающее письмо Владимира Дмитриевича Демьян откликается, не сдавая позиций:
«…Если я, рассерженный «Современным миром», затараторил, что баба, значит — затараторил, и все тут. Осерчал и потерял голову.
…если кто-либо приобрел свойства, дающие мне материал для сатиры, то ясно, какие это печальные свойства…Я в высшей степени сознаю ограниченность моего дарования и совершенно не склонен к самообману. Называя себя не уличным, мелким фельетонистом, а серьезным сатириком, я говорю о серьезности моей работы, которую я выполнял ответственно по мере моих малых сил. Я никогда не зубоскалил, Вы это знаете, и не думал о дешевом успехе. Наоборот, я видел свой путь усыпанным отнюдь не розами, а шипами, и меня это не пугало и не пугает. Как-никак, а я все-таки работник и, как таковой, требую к себе уважения. От своих. А на чужих… мне наплевать. Кажется, это ясно, и я не знаю, что Вас заставило меня непременно прихорашивать. Я — корявый, нескладный, и пусть! Зато я не фальшивил. И тянулся всегда к тем, кто… неспособен к фальши, например, Вы. Если я в ком ошибся, то с кем ошибок не бывает?»
