Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни
Культурная жизнь в лагере
С наступлением зимы у некоторых пленных явилась мысль организовать концерт, поставить любительский спектакль. Главными инициаторами этого дела были зерновики К. Кашин, Н. Матавкин, русский немец Ломайер и некоторые другие. Получили разрешение коменданта лагеря. Провели концерт, в котором участвовал и я, прочитав сатирическое стихотворение «Тайя». После концерта стали готовить спектакль. Ставили комедию Н. В. Гоголя «Женитьба». Роли распределили так: Подколесин — К. Кашин, Кочкарев — Н. Матавкин, Степан — И. Полубабкин, невеста — М. Жидкая, ее тетка — Ф. Кудрявцев, то есть я, Яичница — И. Ермоленко, Анучкин — Н. Гиль, Жевакин — В. Базарник, Стариков — В. Литвинов, сваха — А. Полякова, Дуняшка — молодой паренек из Волынской губернии, фамилию не помню. Суфлером был очень интеллигентный оренбургский казак Саша Пичугов.
Спектакль, на котором присутствовали и комендант лагеря барон Доббльгоф с женой, и другое лагерное начальство, и большинство населения лагеря, — прошел очень удачно.
После «Женитьбы» инициаторы этой художественной самодеятельности пригласили фотографа, который и снял группу участников в костюмах и гриме.
Затем была заказана каучуковая овальная печать со словами на немецком языке «Musikalisch-dramatischer Verein der russischen Internierten, Drosendorf a/d Taja» («Музыкально-драматический кружок русских интернированных, Дрозендорф на Тайе»).
В ту же зиму нами был подготовлен и сыгран «Ревизор» Н. В. Гоголя. Роль Хлестакова исполнил Н. Матавкин, Городничего — И. Ермоленко. Мне достались две роли в разных актах — почтмейстера Шпекина и слесарши Пошлепкиной. Это были все те же артисты, что и в «Женитьбе», и некоторые новые люди. Режиссерами того и другого спектакля были Матавкин и Ломайер. Гримировали они же.
Выезды на работы
Из внешних событий закончившегося 1915 года вспоминаются неудачи наших войск на фронтах, взятие русскими Львова и Перемышля в Галиции и последовавшая вскоре их потеря. Впрочем, простые австрийцы этому не очень радовались, как и не очень скорбели над своим умершим в том году престарелым императором Францем Иосифом I, вместо которого вступил на австрийский престол другой КуК — Карл I. Война продолжалась и в наступившем 1916 году.
Кончилась зима. С наступлением весны в лагере начали формировать рабочие группы для направления на сельскохозяйственные и строительные работы с выездом из лагеря. Мне тоже надоело сидеть в лагере и видеть вокруг себя все одну и ту же обстановку. Захотелось хоть на время вырваться из лагеря и побыть в другом месте. Я сказал об этом переводчику Фильгуру.
— Ну хорошо, ну и поедешь, ну, — пообещал он.
В июне стала формироваться группа из двадцати — тридцати человек на ликвидацию разрушений от сильного ливня какой-то небольшой водяной лесопилки возле маленькой деревни Кольмюцграбен. Дома этой деревни белели по обеим сторонам реки Тайи в тесной лощине меж высоких скалистых гор. Здесь река делала крутой поворот, огибая большую высокую отвесную скалу, на которой стоял мрачный полуразрушенный замок какого-то феодала, или, как о нем говорили местные жители, чешского рыцаря-разбойника Кольмюца.
В эту группу, или, как было принято говорить, партию, входило большинство русских и несколько сербов. Старостой партии (партайфюрером) был назначен серб, поваром — я.
От Дрозендорфа на Тайе до Кольмюцграбена было километров пятнадцать, и мы под конвоем одного солдата пошли туда пешком вслед за подводой, которая везла наши пожитки и на неделю хлеба и продуктов.
Дорога, по которой мы шли, на открытых местах была с обеих сторон обсажена фруктовыми деревьями. На некоторых из них висели спелые ягоды черешни, и, если не было соломенной кисточки, запрещающей щипать ягоды, мы по дороге щипали их понемногу и ели.
В Кольмюцграбене мы разместились в небольшом двухэтажном крестьянском доме, рабочие на первом этаже, я с партайфюрером в спальне хозяев во втором. Здесь же, во втором этаже, была и кухня, где я готовил пищу для своих товарищей. Перед самым окном росло сливовое дерево со спеющими плодами. Немного справа от дома, видный и слышный из окон спальни и кухни, шумел на реке небольшой водопад.
В спальне среди прочего убранства красовалось большое католическое распятие и статуйка Мадонны с младенцем. Было довольно уютно.
Хозяин дома был чех с немецкой фамилией Вайсхаар. Трех его взрослых дочерей звали Анна, Эмма и Мария. Все были незамужние. За старшей, Анной, стал ухаживать кто-то из рабочих, за средней, Эммой, — староста-серб. Младшая, Мария, или, как ее ласкательно звали, Мици, строила глазки мне. Я это заметил и стал говорить ей комплименты и немножко ухаживать. Ей это нравилось, и однажды она, увидев на мне зеленый галстук, сказала по-чешски:
— Травичка зелена — мам вас рад значена (что по-русски можно перевести так: травка зелена — я в вас влюблена).
Но дальше глазок, комплиментов и прогулок за деревню к расщелине высокой скалы, сквозь которую прорывалась Тайя, у нас дело не пошло. Мици строго берегла свою девичью честь. Она с осуждением относилась к своей подруге Юлии Скаленц, которая после побывки в отпуске ее жениха-солдата родила ребенка, а вскоре прибыло известие с фронта, что ее жених убит.
Юлия была некрасивая бедная девушка с прыщеватым лицом, с веселым и довольно развязным нравом, но ухаживать за собой никому не позволяла. По вечерам ее всегда можно было видеть только с ребенком на руках.
О расщепленной скале, возле которой мы гуляли с Мици, есть легенда, что с ее вершины когда-то давно бросилась в реку обманутая рыцарем девушка, и поэтому скала зовется Юнгферфельс (Скала девы).
В деревне был небольшой трактирчик, где имелось пиво. Перед трактирчиком высились голые скалы. Вершина одной из скал была очень похожа на голову льва, с другой скалы рядом с ней с высоты стремился крошечный водопадик, рассыпая при падении облачко брызг, в которых по вечерам купался рой голубых светлячков. В вечернем полумраке это было очень красивое зрелище.
По лесистому склону горы я раза три поднимался к замку и бродил по его залам с обрушенными потолками и высокой круглой башней, на крыше которой росло раскидистое дерево. В зале, вероятно пыток, зияло отверстие в глубокий колодец, дна которого не было видно. Я бросил в него камень, всплеска воды в нем не услыхал, чуть слышно стукнуло где-то очень глубоко. Зажег бумажку и бросил в темное жерло. Бумажка погасла недалеко от поверхности, ничего не осветив. Стало жутко, и я поспешил прочь из мрачных стен.
Идя домой, я нашел несколько сыроежек. На улице мне встретились Мици и еще несколько девушек. Они стали уверять, что это ядовитые грибы и советовали их бросить. Я не послушал. Отварил и в присутствии Мици и Юлии съел. Девушки потом удивлялись, как я остался жив.
