Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории
В конце сентября 1943 года нас привезли в Эстонию, в крупнейший лагерь в Прибалтике. Увидев огромное количество бараков, огражденных колючей проволокой, многие не выдерживали – плакали, кричали. Плакали и наши мать с бабушкой, и мы, предчувствуя близкую смерть. Разместили нас в бараках, тоже скученно; кормили один раз в день – давали баланду из турнепса с отрубями да маленький кусочек хлеба, который никак не жевался. Грязь, вонь, полуголодное существование сделали свое дело – началась эпидемия тифа. Вот таким был лагерь Клоога, расположенный в Эстонии недалеко от Таллина. Лагерь имел множество блоков, вокруг главного барака – радиусом в 30 км.
Были и спецбараки, где пытали людей. Имелись и бараки для больных тифом, конечно, оттуда никто не возвращался. Были на территории лагеря и салотопки, сладковатый удушливый смрад которых я помню до сих пор.
Мы очень боялись, что заболеет мать, и она заболела, изнуренная дорогами, голодом, непосильным трудом. Бабушка постоянно молилась за нее. Наши соседи (так получилось, что мы попали в один барак с нашими соседями по улице) подсказали нам, как прятать мать от охранников, которые приходили каждый день с проверкой – нет ли новых больных тифом, чтобы забрать в тифозный барак. Мы знали – из тифозного барака никто не возвращался, поэтому изо всех сил старались спрятать мать. Мы с сестрой насобирали тряпья и закрывали мать этим тряпьем с головой. Приходилось даже иногда зажимать ей рот, чтобы не было слышно, как она стонет в бреду.
Старший брат (ему в то время было уже почти 15 лет) работал на оборонительных рубежах – рыл окопы для немцев. Там он простудился и очень долго болел. Мы все надеялись, что и мать, и он выздоровеют. Наконец, начала потихоньку подниматься мать. А в лагере, не переставая, дымили салотопки. Нас тоже ждала такая же участь, ведь лагерь Клоога был карантинным, перевалочной базой. Отсюда людей отправляли дальше: кого на тот свет, кого в страны, где царил фашистский режим. Шел 1944 год – год освобождения Прибалтики. Фашисты метались и от ярости просто зверели на глазах. В конце 44-го они буквально вырвали нас из рук освободителей и перегнали в другой лагерь на острова Саарема, на остров Гзаль – самый крупный из этого архипелага. Перегоняли сначала по ледяной дороге, под мокрым снегом. Мы, мокрые, замерзшие, не шли, а ползли все эти 20 километров. Потом нас погрузили на баржу и через Балтийское море переправили на острова. И вот снова бараки, на этот раз в дремучем лесу, за колючей проволокой, рядом со складами боеприпасов.
Помню, что было страшно холодно – кирпичный барак не имел окон, ничем не отапливался, и мы постоянно дрожали от холода. Кормили баландой, только теперь она была рыбной. Рыба, конечно, была тухлой, ну никак эта баланда не лезла в горло. Бабушка насильно вливала нам ее в рот – хоть какая-то еда, но нас сразу же рвало, хотя жутко хотелось есть. Иногда старший брат брал кого-то из нас, младших, и через лаз в колючей проволоке протаскивал в лес. Там было много всякой ягоды: черники, брусники, клюквы. Мерзлая, но вкусная ягода была для нас настоящим спасением. Мы ели ее сами и собирали для матери, бабушки и маленького Миши.
В лагере было неспокойно, очень часто эстонские пьяные полицаи устраивали проверки и били нас плетками. Теперь уже все начали понимать, что шансов на спасение у нас нет. Только бабушка все молилась и молилась – а что еще оставалось? Старшего брата взяли в батраки богатые эстонцы, хутор которых стоял неподалеку от лагеря. Он пас скот, выполнял много другой тяжелой работы по хозяйству. Там, в хозяйских сараях, наш брат прятал одного русского военнопленного, которому посчастливилось бежать из лагеря. Ни одна живая душа не знала о том. Можете себе представить, что бы было, если бы его обнаружили. И военнопленный этот выжил, благодаря нашему старшему брату. Родом он был с Украины, из Винницы. После войны они переписывались, и раза два или три он приезжал к брату в гости со своей семьей.
Однажды, поздно вечером, фашисты окружили наш барак, заперли двери наглухо, а потом долго возились с фундаментом барака. Оказалось, они заминировали бараки, а сами куда-то уехали на грузовиках. Они удирали от русских, ну а нас решили взорвать. Мы плакали и молились, обнимались, прощаясь друг с другом. Через некоторое время раздался звук моторов – мотоциклы. Конечно, мы и предположить не могли, что это были наши, советские солдаты, но терять нам было нечего, и мы начали кричать. Наши поняли, что в бараках находятся люди, и выломав двери, выпустили нас на свободу А мы, обессиленные, ползли к ним, целовали их сапоги. Возможно ли описать те мгновения?
Пока минеры возились с разминированием бараков, люди плакали, не веря в свое освобождение. Нас накормили хлебом с тушенкой. Было ли в моей жизни что-то вкуснее этого хлеба, этой тушенки? Нет, не было! У этой пищи был особенный вкус – вкус свободы, вкус нашей скорой победы. Вскоре приехал и брат – хозяева сразу же его отпустили. Потом мы жили в тех же бараках, ожидая машины, которые должны были отвезти нас на пристань. Но совсем по-другому мы себя чувствовали – ведь мы были свободны. Машины отвезли нас к пристани, мы пересекли Балтийское море вместе с нашими ранеными солдатами и снова оказались в том же лагере, где пребывали на карантине.
Разместили нас в тех же самых бараках, только теперь они были чистыми, внутри пахло карболкой. Здесь мы ожидали, когда будет поезд, – нас отправляли на родину, домой. Наши солдаты были очень приветливы и добры к нам, детям. Мы видели печи, в которых сжигали людей, горы одежды и обуви – заключенных сжигали голыми. Спустя некоторое время нас посадили в вагоны; помню, что они были холодными, но внимания на это никто не обращал, нас всех переполняло чувство свободы. Мы выехали из Эстонии по направлению к Нарве, затем на Ленинград, а затем на родной Брянск.
За окнами вагонов лежала обугленная, разрушенная, опустошенная земля. От больших городов остались одни руины, а от деревень и сел – только сиротливо торчавшие печные трубы. На железнодорожных станциях и полустанках не было электричества, проводники зажигали керосиновые фонари. Казалось, вся Россия погрузилась во мглу Наша бабушка, глядя на все это, плакала, руки ее дрожали – она сильно сдала за это тяжкое время, хотя находила силы поддерживать нас морально. Теперь же она поникла. «Смотри, Катя, – говорила она нашей матери, – что они, изверги проклятые, сделали с нашей землей. Я же эту землю, родную нашу кормилицу, своими руками рыхлила, разминала, удобряла, поливала…» Она протягивала свои высохшие руки: морщинистые, с набухшими венами – руки великой труженицы. И в который раз они обе плакали. «А ты, Катя, не горюй, дети вырастут, и земля воскреснет, оживет». Сколько же было в этих людях оптимизма, веры в возрождение.
