Дягилев. С Дягилевым - Лифарь Сергей Михайлович

В распоряжение Дягилева был дан Театр Эрмитажа, где мы и начали репетировать. Во время антрактов придворные лакеи разносили чай и шоколад. Внезапно все репетиции прекратились…»

Что же произошло? Почему же репетиции в Театре Эрмитажа вдруг прекратились? – Умер постоянный покровитель дягилевских начинаний великий князь Владимир Александрович и… Дягилев обидел Кшесинскую, которой он больше всего был обязан получением субсидии. Сергей Павлович хотел возобновить «Жизель» для Анны Павловой, а великолепной Кшесинской предложил только небольшую роль в «Павильоне Армиды». Произошло бурное объяснение двух горячих и диктаторских натур – объяснение, во время которого «собеседники» бросали друг в друга вещи…

У Дягилева были отняты субсидии и высочайшее покровительство. И с тем, и с другим Дягилев, имевший уже солидные связи в Париже и друзей, на помощь которых он мог рассчитывать, сравнительно легко примирился, – гораздо тяжелее стало для него положение, когда у него отняли и Театр Эрмитажа, и костюмы, и декорации Мариинского театра. Начались придворные интриги, о которых красноречивее всего свидетельствует следующее письмо одного из великих князей государю:

«Дорогой Ника,

Как и следовало ожидать, Твоя телеграмма произвела страшный разгром в дягилевской антрепризе, и, чтобы спасти свое грязное дело, он, Дягилев, пустил все в ход, от лести до лжи включительно.

Завтра Борис у Тебя дежурит. По всем данным он, растроганный дягилевскими обманами, снова станет просить, не о покровительстве, от которого тот отказался, а о возвращении Эрмитажа для репетиций и костюмов и декораций для Парижа. Очень надеемся, что Ты не поддашься на эту удочку, которая, предупреждаю, будет очень искусно закинута, и не вернешь им ни Эрмитажа, ни декораций – это было бы потворством лишь грязному делу, марающему доброе имя покойного папа.

18 марта 1909 года». Андрей [73]

Ссора Дягилева с Кшесинской продолжалась два года – примирение их произошло в 1911 году на квартире балетомана Безобразова. Пытался их примирить еще раньше d’André, муж Анны Павловой, – ему необходимо было покровительство Кшесинской в его судебной истории. Взамен покровительства Кшесинской он предложил ей немедленно помирить ее с Дягилевым, – Матильда Феликсовна отказалась. Примирение состоялось позже, и осенью 1911 года Кшесинская в Лондоне в Русском балете Дягилева танцевала с «бывшим» артистом императорского балета Нижинским. В 1912 году в «Covent Garden’e» [74] в Лондоне она имела настоящий триумф в «Лебедином озере» и должна была бисировать свою вариацию. К ее успеху приревновал Нижинский: он начал срывать с себя костюм и отказался продолжать спектакль, – с трудом Дягилеву удалось уговорить его.

С тех пор – с 1911 года и до самых последних дней жизни Дягилева – у него были самые прекрасные и самые сердечные отношения с Кшесинской, светлейшей княгиней Красинской, и ее супругом, великим князем Андреем Владимировичем: Сергей Павлович любил бывать в их радушном, гостеприимном доме, а они с настоящим сочувствием следили за триумфом Русского балета. Помню, как Сергей Павлович мечтал, чтобы я танцевал с Кшесинской, и очень жалел, что из этого ничего не вышло…

Но возвращаюсь к «страшному разгрому дягилевской антрепризы», к прерванному рассказу Т. Карсавиной: «Внезапно репетиции прекратились… После нескольких дней напряженного ожидания, во время которых циркулировали слухи о распадении нашего предприятия, мы снова начали работать, но на этот раз в маленьком театре „Кривое зеркало“, на Екатерининском канале. Во время антракта режиссер нашей труппы объявил, что Дягилев приглашает всех артистов в фойе закусить, и во время этой закуски произнес маленькую речь: „Несмотря на то, что у нас отняли обещанную поддержку, – сказал он, – судьба нашей антрепризы нисколько не пострадает. Вдохновитель полагается на здравый смысл и доброжелательство труппы, которая будет продолжать работу, не обращая внимания на злонамеренные сплетни“».

Надо было обладать несокрушимой энергией Дягилева, чтобы продолжать дело после такого «страшного разгрома». Естественно, что в дягилевской труппе ходили слухи, что все дело окончательно провалилось и никакого «парижского сезона» в 1909 году не будет. Так бы и было, если бы во главе его стоял кто-нибудь другой, а не Дягилев; но сломить волю Дягилева было невозможно, и он продолжал лихорадочные приготовления к Парижу. Спасение дела пришло от Серт: она, совместно с другими парижскими друзьями Дягилева, устроила подписку и собрала все необходимые средства для того, чтобы можно было снять театр «Châtelet» [75]. Comtesse de Greffulhe вызвала Астрюка, в то время еще малоизвестного антрепренера, и поручила ему все административные заботы.

Горячая работа возобновилась. Окончательно был установлен репертуар: «Павильон Армиды» Н. Н. Черепнина, «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» Бородина, «Le Festin» [76] на музыку Римского-Корсакова, Чайковского, Мусоргского, Глинки и Глазунова, «Клеопатра» Аренского (шедшая в Мариинском театре под названием «Египетских ночей» [77]), «Сильфиды» на музыку Шопена, «Борис Годунов» Мусоргского, «Псковятинка» Римского-Корсакова (под названием «Ivan le Terriblе» [78]) и первый акт «Руслана и Людмилы». Александр Бенуа работал над декорациями и костюмами к «Павильону Армиды» и «Сильфидам», Н. Рерих над «Половецкими плясками», К. Коровин над «Le Festin», для которого решено было воспользоваться декорациями второго акта «Руслана и Людмилы», Головин над «Псковитянкой» и (вместе с К. Юоном) над «Борисом Годуновым», Яремич – над декорациями «Сильфид» (по макетам А. Бенуа). Больше всех работы было Фокину. Он ставил «Павильон Армиды», «Половецкие пляски», «Сильфиды», «Клеопатру» и «Le Festin» («Le Festin» собственно не балет, а дивертисмент, в котором Дягилев хотел показать Парижу русские танцы, поставленные Петипа).

Фокин, Нижинский, Анна Павлова, Карсавина – были главными опорами дягилевского балета. Все они сыграли большую роль в жизни и творческой деятельности Дягилева и заслуживают особого внимания. Из этих четырех китов дягилевского балета только одна Карсавина до конца оставалась верной Дягилеву и его памяти, все остальные раньше или позже уходили из балета и «изменяли» его создателю и вдохновителю.

Т. Карсавина танцевала в первом спектакле первого вечера – 19 мая 1909 года; Т. Карсавина танцевала в 1920 году и в 1929 году, перед смертью Дягилев надеялся на ее участие в следующем, 1930 году, который не наступил для Сергея Павловича.

Т. Карсавина выпустила в 1931 году свои интересные воспоминания, в которых она много говорит о Дягилеве и говорит такие вещи, которые должны были бы повторять все артисты Русского балета, и особенно артисты первого набора, первого периода, когда Дягилев принимал более горячее, более непосредственное, более сердечное участие в своем Русском балете – впоследствии он несомненно стал остывать к своему детищу, – слишком не по-дягилевски затянулся этот грандиозный эпизод.

«Молодым человеком, – пишет Карсавина, – он уже обладал тем чувством совершенства, которое является, бесспорно, достоянием гения. Он умел отличить в искусстве истину преходящую от истины вечной. За все время, что я его знала, он никогда не ошибался в своих суждениях, и артисты имели абсолютную веру в его мнение. Для него бывало огромной радостью открыть гений там, где менее верная интуиция не увидела бы, в большинстве случаев, ничего, кроме эксцентричности. „Хорошенько наблюдайте за этим человеком, – сказал он мне однажды, указывая пальцем на Стравинского, – он накануне того, чтобы стать знаменитостью“. Это замечание было сделано на сцене Парижской оперы во время репетиции „Жар-птицы“. В течение зимы, предшествовавшей нашему второму сезону за границей, мы говорили между собой о Стравинском, как о „новом открытии Сергея Павловича“. Ида Рубинштейн была одним из таких открытий, и Дягилев без колебания угадал, что она обещает. Многочисленны имена, которые рука Дягилева вписала в книгу славы. Его поиски новых талантов не мешали ему восхищаться теми, которые уже были всемирно признаны, и эта жажда открытия новой красоты вполне соответствовала его темпераменту, так как, едва достигнув результата, он, как охотник, бросался на новый след.