Николай Пияшев - Воровский
Воровский сожалел, что Горький не понял его добрых намерений. Он заботился только о том, чтобы пролетарская литература в художественном отношении не уступала произведениям старых классиков. Может быть, в чем и ошибся. Но нет ли здесь личной обиды? Он не хотел обижать Горького. Вот и Ольминский считает недопустимой полемику между приверженцами одного политического направления.
Воровский достал из письменного стола еще незапечатанное письмо и вручил его И. И. Радченко.
«Неужели Вы думаете, — говорилось в письме, — что полемика с автором есть уже личная полемика. Ничего подобного. Я могу самым искренним образом уважать и любить автора и все-таки горячо спорить против его сочинений. Вы говорите: надо спорить с идеями. Это, голубчик, ведь общее место, не более. Идеи, к сожалению, не бегают по белу свету на своих ножках, а всегда обязательно появляются в ипостаси конкретного автора. Это, конечно, технический недостаток, но ничего не поделаешь. Споря с идеей, по необходимости споришь с носителем ее. И ничего в этом нет скверного, и Вы напрасно бичуете себя за полемику с Рожковым[21] и проч.
Другое дело, если полемика против автора ведется не в круге идей, а в сфере личных выпадов, передержек, подсиживаний и т. д. Это, разумеется, не может иметь ценности. (Прошу не смешивать с личной полемикой резкую идейную полемику.)
Теперь, что касается вопроса о подчеркивании пункта согласия, умалчивая о разногласиях, то я по-прежнему продолжаю негодовать. Ведь этак мы выродимся в общество взаимного обожания. Я уже не говорю о психологической невозможности умолчания, когда видишь ошибочные суждения. Оставить их без возражения мог бы только человек, равнодушный к теории и ее судьбам. Но, и помимо этого, во что мы превратимся. Я буду выуживать «пункты согласия» в Ваших статьях, Вы в моих, X в статьях Y и т. д. Получится какой-то компендиум пунктов согласия, набор общих бесспорных мест, трюизмов, того, что свободно можно вынести за скобки.
Индивидуальности авторов, их частные суждения, их личные исследования — все то, что способно двигать вперед теорию, и все это сотрется, сойдет на нет. Получится марксизм в издании для институтов благородных девиц. Упаси нас, господи, от сего благополучия.
Вы ошибочно толкуете мою готовность послать Вам рукопись. Я именно хочу послать ее для возражений и избежания мордобоя по недоразумению. Только за этим. Меня слишком живо и серьезно интересует самая тема Вашей книги, чтобы я не предпринял все меры к устранению недоразуменного мордобоя. И именно в силу этого искреннего интереса я и не думаю претендовать на прелести неожиданного нападения, которое так по душе нашему брату бумагомараке. Однако должен заметить — то, что Вами написано и напечатано, есть уже совершившийся факт. Возможно, что теперь Вы многие положения смягчаете, толкуете несколько иначе (сейчас ведь у Вас несколько другое настроение). Поэтому не будьте в претензии, если Ваши объяснения покажутся мне не соответствующими тому, что имеется в печати черным по белому: ибо я имею дело не с Вами, а с книгой под заглавием «А. Б.».
— А о какой книге идет речь? — спросил Иван Иванович.
— О книге Ольминского «Государство, бюрократия и абсолютизм в истории России». Уже вышла. Разве не читали?
— Признаться, не читал…
— А вот Ильич уже прочел и просил меня выступить с критикой на нее. Уж слишком односторонне Михаил Степанович представил в ней дворянство, этак сплошным косяком. Он проглядел внутридворянскую борьбу, хотя сам очень часто приводит ее примеры. В конце концов нельзя забывать о декабристах. Герцен тоже из дворян. А Плеханов? Да и у меня, — тут Воровский шутливо хлопнул себя по карману, — лежит эта дворянская грамота. Однако она не мешает мне быть большевиком…
Радченко с женой и сыном часто заходили к Воровским в гости. Пока дети резвились, взрослые вели беседу.
Так было и 18 марта 1911 года, когда газеты принесли известие о смерти П. Я. (Якубовича-Мельшина) — поэта-народовольца. По этому поводу у Воровских получился стихийный вечер воспоминаний о поэте. Иван Иванович и Вацлав Вацлавович рассказывали о его жизни, декламировали стихи.
— Спокойное счастье преступно и ложно: жизнь — борьба, а не рабство — не сдавайся трусливо! — читал Воровский.
Вечер закончился музыкой. Дора Моисеевна сыграла Шопена, а потом Грига. Вацлав Вацлавович сидел в кресле и слушал, гости устроились на кушетке. Так незаметно пролетели часы…
Как-то в апреле, в погожий денек, Воровский и Радченко с женами решили пойти посмотреть на полет приезжего авиатора.
За городом, на поляне, было отгорожено место, где стоял изящный аппарат-стрекоза. Полет был удачным. Летчик плавно скользил на своем аэроплане и под аплодисменты многочисленной публики так же плавно сел.
— Глядя на этот полет, и у меня крылья выросли, — проговорила Алиса Ивановна Радченко.
— Да, человек становится не только царем земли, но и царем воздуха, — ответил Воровский. — Я уверен, что в нашем веке уже полетят на Луну.
— Ну, ты со своей фантазией там давно уже побывал, — возразила Воровскому Дора Моисеевна.
— Однако согласись, это ведь не одно и то же… Вот посмотри, некоторые «цари воздуха» пока еще довольствуются землей, — указал Воровский на обездоленных людей, спавших на земле у забора. — Они также мечтают о лучших временах, но им от этого не лучше. Чтобы мечта стала былью, надо действовать, бороться…
Глава IX
КАНДИДАТ В ДЕПУТАТЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
В «ЯСНОЙ ЗАРЕ»
После закрытия копеечной газеты «Наше слово» Воровскому долго не удавалось выступать в одесской легальной печати. Это, конечно, не значит, что у него не было предложений сотрудничать в тех или иных буржуазных органах. Имя Орловского было уже достаточно популярно в газетном мире. Но Воровского не устраивали газеты, в которых он не имел возможности писать то, что хотел.
В это время в Одессу приехал по заданию партии большевик Сергей Васильевич Малышев. В Петербурге ему была дана явка к Воровскому и приказ «беречь Воровского» как очень нужного для партии человека.
Как-то на улице Воровский указал Малышеву на пьяного отставного капитана.
— Это Безнощенко, — шепнул Воровский.
Услышав имя, Малышев вспомнил: редактор небольшой черносотенной газеты «Черноморский портовый вестник». О нем раньше говорил Воровский и советовал с ним познакомиться.
Малышев прошел на бульвар и сел на одну скамейку с пьяным капитаном. В завязавшейся беседе Малышев сообщил, что он газетный работник и приехал в Одессу, чтобы найти какую-нибудь работу в одесских газетах.
