Николай Пияшев - Воровский
В газете «Наше слово» Воровскому удалось создать тип острого, злободневного фельетона для рабочих. Фельетоны Мухомора, ежедневно украшавшие газету, имели огромный успех среди трудящихся Одессы. Слава об этой бойкой газетке докатилась и до других южных городов: Николаева, Киева, Екатеринослава. «Наше слово» просуществовало около полугола и было закрыто властями, а ее редактор-издатель арестован и заключен в тюрьму.
В ОДЕССКОЙ ТЮРЬМЕ
Пока Воровский работал в газете «Наше слово», следствие по делу Одесского комитета продолжалось. У арестованного Владимира Деготь при аресте нашли клочок бумажки со словами: «Новорыбная, Абрам или Боровск». На бумажке была написана та самая явка, которую дал В. И. Ленин в Париже. По оплошности В. Деготь не уничтожил ее, и она стала уликой против Воровского. Кроме того, у А. Агеева — одного из членов Одесского комитета — отобрали при аресте сверстанные полосы нелегальной газеты «Рабочий» и гранку передовицы, где рукой Воровского были сделаны поправки.
11 июня Воровского арестовали по делу Одесского комитета Российской социал-демократической рабочей партии и поместили в тюрьму, где находились его товарищи по партийной работе.
Неожиданное появление Воровского на тюремном дворе во время прогулок опечалило старых друзей — значит, и до Воровского добрались!
В тюрьме Вацлав Вацлавович не терял присутствия духа, умел шуткой подбодрить товарищей, вдохнуть в них, новые силы. По свидетельству И. Белопольского, рабочего-наборщика, среди заключенных Воровский пользовался большим уважением. Его товарищеское отношение, общительность и жизнерадостность поднимали настроение политических арестантов.
Как-то заключенных повели в баню при тюрьме. Это было единственное место, где сходились по 20–30 человек. Здесь можно было держать себя относительно свободно и непринужденно. Очутился там и Воровский. Он первым вызвался быть банщиком, чтобы попарить арестантов. Взобравшись на верхнюю полку, размахивая веником, он громко кричал:
— Кто за пар — подымай руку!
Затем, когда парная была готова, Воровский сделал каменное лицо, копируя старшего надзирателя Яшана, низкорослого сибиряка, и безразличным монотонным голосом заговорил:
— Эй, заходи, которые…
Вслед за Воровским эту фразу со смехом подхватывали остальные. Выстраивались в очередь, и Воровский, взмахнув веником, колотил по спине своего товарища, пока тот не отскакивал в сторону, чтобы уступить место другому… Так проходили редкие веселые минуты в жизни политических заключенных.
Воровский сидел в отдельной камере. На сей раз одиночное заключение он переносил тяжелее обычного. По ночам он почти не спал, беспрестанно воюя с паразитами.
Однажды в камеру Воровского перевели В. Дегтя и А. Агеева, так как их камеру вздумали белить. Втроем жизнь в камере пошла интереснее. Вацлав Вацлавович мог теперь поговорить, поделиться мыслями.
Как-то речь зашла о книге Владимира Ильича «Материализм и эмпириокритицизм». В годы реакции эта книга пользовалась большой популярностью среди членов РСДРП. Меньшевики, в частности Л. Аксельрод (Ортодокс), усматривали в ней больше недостатков, чем достоинств. Возмущенный этим, Воровский говорил:
— Верно, что Ильич меньше, чем махисты, употребляет философских терминов и тем самым не пускает пыль в глаза читателю. Но зато его книга глубока и содержательна. Владимир Ильич Ленин доказал всем, что махизм — это завуалированный идеализм.
Нередко речь заходила о декадентской литературе, модной в те годы. И тогда обычное спокойствие покидало Воровского. На бледных щеках вспыхивали пятна огненного румянца. Он не мог усидеть на месте, вскакивал и начинал ходить из угла в угол. Словно оправдываясь, говорил:
— Надо быть рыбой, чтобы молчаливо сносить порнографистов, этих новых «открывателей» искусства.
С жаром нападал на сочинения Федора Сологуба и Арцыбашева. Доставалось и Леониду Андрееву, подпавшему под влияние декадентов. Вацлав Вацлавович, поглаживая каштановую бородку, продолжал:
— Хотя Арцыбашеву и Сологубу нельзя отказать в таланте, но оба они приспособляются к рынку, продают себя. Рынок сейчас требует клеветы на революцию. И вот, пожалуйте, Арцыбашев пишет свой гнусный роман, клевещет на героев-революционеров. Так же поступает и Сологуб. Когда буржуазия играла с огнем, он воспевал революцию и загребал немалые деньги. Сейчас положение изменилось. Буржуазия испугалась размаха революции — переменился и Сологуб. Он стал заниматься порнографией — ведь на этом можно прилично заработать! Они, как шакалы, рыщут и обирают духовные ценности с павших бойцов. И все это во имя золотого тельца! Литература стала товаром, а писатели — купцами!
В тюрьме Воровский много читал, особенно художественную литературу (Достоевского, Писемского и других), изучал книги по истории литературы, всеобщей истории и т. д. «Завел гигиенический режим, — сообщал он жене, — ем за двоих, делаю гимнастику, обтираюсь, моюсь утром и на ночь, кроме того, днем гуляю полчаса ежедневно, воздуху у меня много, вообще держусь умницей».
На следствии Воровский ловко отвел все доводы обвинения. Когда ему предъявили бумажку со словами «Новорыбная, Абрам или Боровск», он доказал, что никогда не жил на Новорыбной улице и что тут какое-то недоразумение. Не знает он никакого Абрама! («Абрам» — кличка Агеева. — Н. П.). По поводу корректурных пометок, сделанных, по мнению полиции, рукой Воровского, он заявил, что они так незначительны, что не дают права устанавливать по ним почерк.
— Эго могло быть сделано любым человеком, — говорил Боровский. — Лично я к этому не причастен.
Далее Воровскому ставили в вину противоправительственный характер содержания его рукописей.
— Все эти рукописи, — отвечал он, — были написаны в 1905–1906 годах. Напечатаны они не были и лежали у меня в качестве архивного материала. В них имелось много статистических выкладок, пригодных для других работ, поэтому я их и сохранил.
Относительно печатных статей и брошюр, в которых содержались нападки на правительство, Воровский сказал, что они были напечатаны в период «свободы» печати и он, следовательно, снимает с себя всякую ответственность за них. На следствии Воровский стойко защищался, никого не выдал. Ему были предъявлены фотографии членов Одесского комитета и членов районных организаций. Взглянув на фото, Воровский отвечал, что никто из лиц, изображенных на предъявленных карточках, ему не известен, нигде и никогда он с таковыми не встречался.
И вот 15 июля, после полуторамесячного тюремного заключения, Воровский вышел на свободу. Начальник жандармского управления города Одессы мотивировал освобождение Воровского тем, что выяснение всех относящихся к делу обстоятельств дало «лишь косвенные указания на принадлежность его к организации».
