Жорес Медведев - Из воспоминаний
Июль и август я провел на юге. Когда я вернулся в Москву в сентябре и позвонил В. Лакшину, чтобы узнать о новостях, то услышал в ответ: «У нас несчастье». У Твардовского неожиданно произошел инсульт, и он в тяжелом состоянии был доставлен в больницу. В ЦКБ несколько недель не могли поставить точный диагноз и начать правильный курс лечения. С большим запозданием у Твардовского был обнаружен рак легкого; вероятнее всего, это было последствие курения самых крепких и простых сигарет; привычка к грубым сигаретам возникла у него с молодых лет. Но была обнаружена также опухоль мозга. Почему-то врачи решили, что это метастазы в мозг, хотя, как выяснилось позже, это была не злокачественная опухоль, и ее можно было бы удалить. Несмотря на неправильное лечение, состояние Твардовского все же улучшилось, и в конце весны 1971 года он вернулся в Пахру, в свой дом. Здесь ему было лучше.
Летом 1971 года я несколько раз навестил Твардовского. Он понимал все, что ему говорили и рассказывали. В доме почти всегда были друзья, среди них он чувствовал себя лучше. Но у него была нарушена речь, и ему приходилось заниматься с логопедом и заново учиться говорить. В октябре 1971 года у меня возникло много сложных проблем: обыск, вызов в прокуратуру, какие-то неясные угрозы. Я связывал это со скорым выходом в свет в США сразу двух книг – моего главного труда «К суду истории», благодаря которому и началось мое знакомство с Твардовским, и нашей с Жоресом своего рода детективной повести «Кто сумасшедший?» – о событиях мая-июня 1970 года. Я решил перейти на время на нелегальное положение и на несколько месяцев уехать из Москвы. Своего маршрута я не намечал заранее и взял с собой только деньги, которых должно было мне хватить на три-четыре месяца.
В ноябре 1971 года из передач Би-би-си я узнал о неожиданной смерти Михаила Ильича Ромма. В декабре в маленькой комнатке в домике моих друзей в небольшом рыбацком поселке на берегу Черного моря я услышал и о смерти Твардовского. Было много сообщений и комментариев, сообщались подробности похорон. Друзья помогли мне послать семье Твардовского телеграмму с соболезнованиями. Однако только весной 1972 года я смог принести цветы на могилу А. Т. Твардовского и посетить в Пахре его вдову Марию Илларионовну.
...1990, 2004
Жорес Медведев Из воспоминаний о Солженицыне
Первые встречи в Обнинске
Летом 1964 года многолетний конфликт в биологии и генетике, связанный с псевдонаучными теориями Трофима Лысенко, резко обострился. С одной стороны, это вызывалось усилившейся поддержкой Лысенко Хрущевым, посетившим его экспериментальную базу недалеко от Москвы, с другой стороны – с нежеланием Академии наук СССР избирать сторонников Лысенко в состав членов Академии даже на те новые вакансии, которые специально для этого выделялись решениями Совета Министров СССР. Особенно острая конфронтация возникла в середине июня 1964 года, после того как на общем собрании АН СССР неожиданно выступил тогда мало кому известный академик Андрей Сахаров, объявивший Лысенко и представленных им для выбора в члены Академии кандидатов ответственными «за позорные и тяжелые страницы в развитии советской науки». [1]
В ЦК КПСС была создана комиссия по проверке работы Академии наук, и готовились некоторые смещения. 29 августа ближайший соратник Лысенко, Президент ВАСХНИЛ М. А. Ольшанский опубликовал в газете «Сельская жизнь» большую статью с резкой критикой генетика В. П. Эфроимсона, академика А. Д. Сахарова и Ж. А. Медведева. «Ходит по рукам, – писал Ольшанский, – составленная Ж. Медведевым объемистая “записка”, полная грязных измышлений о нашей биологической науке… Ж. Медведев доходит до чудовищных утверждений, будто бы ученые мичуринского направления повинны в репрессиях, которым подвергались в пору Сталина некоторые работники науки». [2] Ольшанский предлагал привлечь Медведева и других «подобных ему клеветников» к суду за распространение клеветы.
Рукопись, о которой шла речь в статье Ольшанского, называвшаяся в 1964 году «Очерки по истории биолого-агрономической дискуссии», была хорошо известна в научных кругах и среди интеллигенции. За два года «самиздатной» циркуляции ее прочитали тысячи людей. Я поэтому не сомневался, что уже в ближайшие дни получу десятки писем от биологов, генетиков и других ученых с выражением солидарности. Прошла неделя, но ни писем, ни даже телефонных звонков не было. В институте, где я тогда работал, относившемся к системе Академии медицинских наук, была получена инструкция – обсудить мои действия на заседании партийного комитета.
Пятого сентября я обнаружил в домашнем почтовом ящике первое письмо. Адрес был написан мелким, но четким и выразительным почерком. Обратный адрес на конверте не был указан, но, судя по штампу, письмо было отправлено из Рязани 2 сентября. В Рязани у меня не было знакомых. Поднявшись домой и распечатав конверт, я прежде всего взглянул на подпись. Первое, что почувствовал, были удивление и радость: Солженицын. Прочитал письмо, затем прочитал еще раз, а потом снова много раз возвращался к нему.
...Рязань 2. 9. 64.
Многоуважаемый Жорес Александрович!
Этим летом я прочел Ваши «Очерки».
За много лет буквально не помню книги, которая так бы меня захватила и взволновала, как эта Ваша. Ее искренность, убедительность, простота, верность построения и верно выбранный тон – выше всяких похвал. О современности ее нечего и говорить.
Я знаю, что и многих читателей она очень волнует, хотя бы они были далеки от биологии. Никто не может остаться безразличным к ее дальнейшей судьбе.
28 августа, накануне подлой статьи Ольшанского, я предполагал проезжать Обнинск и хотел наудачу зайти к Вам. Но пришлось ехать по другой дороге, и в Обнинск я не попал.
В эту ответственную для Вас минуту мне хочется крепко пожать Вашу руку, выразить гордость за Вас, за Вашу любовь к истине и к отечественной науке. Ваша книга состоит из одних неопровержимостей, и тот суд, который приемчиками старого времени накликает Ольшанский, будь он широкий и гласный – на его же голову и обрушится.
Желаю Вам здоровья, бодрости, мужества! Не теряю надежды с Вами познакомиться.
г. Рязань, 23, 1-й Касимовский пер. 12, кв. 3
Солженицын
Я сразу ответил на письмо Солженицына, поблагодарил за поддержку и выразил надежду, что в случае его новой поездки по соседним с Москвой областям мы будем рады принять его у себя дома.
20 сентября я получил еще одно письмо Солженицына, в котором он предлагал встречу в Москве в ноябре в редакции «Нового мира». Я приехал к назначенному часу; в то время я уже знал некоторых сотрудников редакции. Думая о Солженицыне, я ожидал увидеть больного и мрачного человека, а увидел высокого, полного энергии, жизнерадостного, внешне здорового и очень приветливого собеседника. Он не был похож на собственную фотографию в книжном издании «Одного дня». На этой фотографии он выглядел несколько угрюмым, не очень здоровым, в общем, таким, каким и мог быть человек, пробывший много лет в заключении.
