Жорес Медведев - Из воспоминаний
В апреле и в мае 1970 года я встречался с Твардовским чаще, чем в прежние месяцы. Твардовскому не надо было часто ездить в Москву, и он работал у себя в кабинете или в саду и на небольшом огороде при даче. У Твардовского и его жены была хорошая коллекция разных сортов роз, один раз даже я подарил ему саженец какого-то нового сорта из Казахстана – мне прислали его специальной посылкой друзья из Алма-Аты. В самом конце мая я приехал в Пахру с тревожным известием – моего брата Жореса принудительно поместили в Калужскую психиатрическую больницу. Готовилась очередная расправа с известным диссидентом. Твардовский принял в этом деле очень активное участие, он через несколько дней поехал в Калугу, чтобы навестить Жореса и побеседовать с врачами, вместе с Владимиром Тендряковым. 10 июня в Москве в квартире В. Лакшина Твардовский рассказал мне о своих встречах и беседах в Калуге. Этот эпизод мы с Жоресом описали в нашей книге «Кто сумасшедший?».
Поездка в Калугу произвела на Твардовского угнетающее впечатление. Он на неделю «отключился». То же самое я наблюдал и в конце августа 1968 года после ввода советских войск в Чехословакию. У меня в таких случаях никогда не было даже мысли о возможности в чем-то упрекнуть Твардовского. Это был человек с сильной волей, с огромным интеллектом, ясным умом. Федор Абрамов писал в своих заметках «о крутом, бешеном нраве» Твардовского («Север», 1988, № 3, с. 106). Я этих вспышек не видел, но могу их представить. Но он был также очень ранимым человеком, он был поэт, который очень тонко и остро воспринимал окружающую действительность.
Есть люди, которые способны вообще уходить от сильных эмоций, не вступать в конфликты, абстрагироваться от опасных ситуаций. Есть люди, которые способны держать себя в железной узде. К таким, по-видимому, относится Солженицын. Но такой человек не может стать поэтом. Я знал Твардовского в последние пять лет жизни и видел его в самых разных ситуациях и состояниях. Но у меня никак не могло бы возникнуть желание говорить о пьянстве или алкоголизме. Все это сильно преувеличивалось противниками и недоброжелателями Твардовского, причем совершенно сознательно и злонамеренно. Крайне преувеличил все это в своих мемуарах и Солженицын. Неправ был и Юрий Трифонов, когда писал в «Записках соседа» о горе и злосчастии Твардовского.
У Твардовского не было той неодолимой тяги к алкоголю, которую мне приходилось видеть у некоторых других писателей. Не было у него никаких признаков ослабления личности. Сам Твардовский никогда не мучался на этот счет угрызениями совести. «Эка невидаль у нас на Руси», – говорил или писал он в ответ на некоторые упреки. И у Дементьева, и у Лакшина я несколько раз сидел с Твардовским за одним столом. В отличие от обедов и ужинов в доме самого Твардовского, где никогда не было спиртного, здесь были обычно коньяк или водка. Но я почти никогда на видел Твардовского нетрезвым. Твардовский месяцами с увлечением отдавался работе, не принимая ни капли спиртного. Но было также немало случаев, когда он не видел иного способа уйти от невыносимых негативных эмоций. Оказываясь в сверхтрудных ситуациях в мирное время, маршал Жуков мог в течение двух недель принимать непрерывно большие дозы снотворного. Проснулся, поднялся, поел и снова заснул. Об этом он рассказывал Константину Симонову. Твардовский использовал иной, более традиционный на Руси способ.
Однако в первые месяцы 1970 года, общаясь с Твардовским, я видел более сильного, более опытного и лучше понимающего жизнь и людей человека, чем в первые месяцы 1967 года. Он прошел через трудные испытания этих лет несломленным, и я не могу согласиться с теми литераторами и публицистами, которые утверждали и утверждают, что власти «убили» Твардовского, отстранив его от руководства «Новым миром». Летом 1970 года он вовсе не выглядел ни «убитым», ни сломленным. Среди других дел в мае и июне 1970 года Твардовский приводил в порядок свою переписку, отвечал лично и писал от руки многим своим читателям. Большинство этих писем удалось собрать позже, и они составили обширную и важную часть его творческого наследия.
В конце июня 1970 года я навестил Твардовского в Пахре, чтобы поздравить с 60-летием. Этот юбилей отмечался формально всей советской печатью. Статьи и очерки о Твардовском публиковались почти во всех газетах, в том числе в «Правде», «Известиях», в «Литературной газете», во многих общественно-политических и литературно-общественных журналах. Но многие из этих статей только раздражали юбиляра.
Ни в одной из них не было даже упомянуто, что Твардовский многие годы работал главным редактором «Нового мира», что он помог выдвижению и становлению многих крупнейших писателей и критиков. В статьях не упоминалось о большой общественной работе Твардовского в Верховном Совете, в ЦК КПСС, даже в Секретариате Союза писателей. О нем писали только как о крупном русском советском поэте, литературная деятельность которого завершилась якобы поэмой «За далью даль». Нигде не упоминалась опубликованная еще в 1963 году поэма «Теркин на том свете», а это было лучшее сатирическое произведение 60-х годов. И уж совсем ничего не говорилось о поэме «По праву памяти».
Даже в приветствии к поэту, которое опубликовано в июне на страницах самого «Нового мира», его приветствовали только как поэта, ни словом не отметив его заслуги в качестве редактора этого журнала! Ни одна из известных газет не попросила Твардовского дать что-либо из новых стихов, а они у него были. Не просили Твардовского и об интервью. Журнал «Юность» заказал статью к 60-летию Твардовского Константину Симонову. Симонов согласился, но с условием, что он посвятит хотя бы один абзац о работе Твардовского в «Новом мире». Через день главный редактор «Юности» Борис Полевой позвонил Симонову и сказал: «Извините, Константин Михайлович, но я совсем забыл, что статью о Твардовском нам уже написал Сурков». Твардовский был представлен к званию Героя Социалистического Труда, но награжден «только» орденом Трудового Красного Знамени. На следующий год в ноябре поэту присуждена Государственная премия за книгу «Из лирики этих лет».
Июль и август я провел на юге. Когда я вернулся в Москву в сентябре и позвонил В. Лакшину, чтобы узнать о новостях, то услышал в ответ: «У нас несчастье». У Твардовского неожиданно произошел инсульт, и он в тяжелом состоянии был доставлен в больницу. В ЦКБ несколько недель не могли поставить точный диагноз и начать правильный курс лечения. С большим запозданием у Твардовского был обнаружен рак легкого; вероятнее всего, это было последствие курения самых крепких и простых сигарет; привычка к грубым сигаретам возникла у него с молодых лет. Но была обнаружена также опухоль мозга. Почему-то врачи решили, что это метастазы в мозг, хотя, как выяснилось позже, это была не злокачественная опухоль, и ее можно было бы удалить. Несмотря на неправильное лечение, состояние Твардовского все же улучшилось, и в конце весны 1971 года он вернулся в Пахру, в свой дом. Здесь ему было лучше.
