Пьер Клостерман - Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика
В тот самый момент командир звена и его номер 2 вдруг разделили нас и прошли мимо, как если бы нас тут не было. Во избежание столкновения мне пришлось затормозить, но построение моей секции нарушилось. Два немца нагло атаковали вертикально снизу. Они были достаточно сильно нагружены. Их дерзкий маневр захватил меня абсолютно врасплох. Я намеревался отрезать их от облаков, но не ожидал увидеть их над нами так быстро. Глупая ошибка нового командира звена привела к тому, что я потерял начальное преимущество. До того как у меня появилось время что-либо предпринять, в моем ветровом стекле появился огромный радиальный двигатель и поток трассирующих снарядов шел прямо на меня. Инстинктивно я надавил на ручку управления и ощутил воздушный поток от немецкого самолета на моем киле. Я лишь успел увернуться от дерева. Резко повернув назад, я тут же увидел ужасную вспышку на земле около фермы и большое черное облако. Крыло «спитфайра» отлетело, его вырвало у основания.
Командир звена и его номер 2 исчезли.
Второй «фокке-вульф» преследовал охваченного паникой «спита», которому удалось добраться до облаков, но собрав по пути четыре снаряда. Я вступил в бой с немцем, который повернул так резко, что я почти коснулся его, не имея возможности сделать надлежащую коррекцию, чтобы сбить его. Парень знал трюки.
— Алло, секция Макса Ред, Ред-2 здесь, пожалуйста, помогите мне; я сбил его.
Это звал на помощь Джимми.
«Фокке-вульф» вернулся, выполнив злобный поворот со скольжением, и мне пришлось затормозить настолько резко, что я остановился и смог выровняться лишь с помощью достаточно рискованной полубочки, которую выполнил прямо над верхушками деревьев. Мое сердце ушло в пятки. Теперь я, в свою очередь, открыл огонь по «фокке-вульфу», но ублюдок ловко увернулся на своих коротких крыльях, и я упустил его.
Я набрал высоту, применив технику Иммельмана. Снова вступила артиллерия — обычное переплетение красных и зеленых звездочек. Я поднялся к облакам с открытым дросселем. «Фокке-вульф» исчез; схватка продолжалась, возможно, всего шестьдесят секунд.
В тот момент напротив меня я увидел «спитфайр», плавно скользящий вниз, его винт едва вращался. Длинное облако горящего гликоля тянулось из его продырявленных радиаторов, я прочитал буквы эскадрильи и почувствовал удар кулаком в живот, который выбил из меня весь дух, — «LO-S», это был Джимми. Я прошел довольно близко, чтобы посмотреть. Я позвал:
— Алло, Джимми, ты в порядке? Ответа не последовало.
Я хотел хоть чем-то помочь ему, а не сидеть и с ужасом беспомощно наблюдать за гибелью друга. В кабине я мог принять лишь слабую неопределенную позу, навалившись на руль управления, но прямо сзади, в фюзеляже, увидел ряд сияющих дырок через одинаковые интервалы.
— Выбрасывайся с парашютом, попытайся, пожалуйста, ради бога, Джимми!
Медленно «спитфайр» вошел в крутое пикирование, как если бы он пытался выполнить петлю внутрь. Я закрыл глаза, чувствуя тошноту. Не осталось ничего, кроме пылающей массы у обочины.
Возвращаясь, я чувствовал текущие по носу слезы. Что скажет Макс?
Я молил Бога, чтобы Дамбрел вернулся. Быть растерзанным на куски в таком положении — четыре против двух — какой позор! О боже, сделай так, чтобы Брюс вернулся, сам я не мог оправдываться.
Бух… Наконец-то Лонгли. Возле «спита», который упал на край взлетно-посадочной полосы, была суетливая группа. Я пролетел над ней, чтобы взглянуть. Пилот, слава богу, размахивал руками; это был Брюс, живой и невредимый.
Когда я приземлился, то увидел, что Сатерленд был полностью разбит. Ему только что сообщили о смерти Джимми и Муса Мансона, его двух лучших друзей, это известие добило его. Когда он услышал об обстоятельствах, то впал в один из своих неистовых приступов ярости, и нам с капитаном пришлось силой сдерживать его, чтобы он не совершил что-нибудь отчаянное.
Кен Чарней принял на себя временное командование эскадрильей, пока не найдут замену Максу, а норвежец Джонссен принял на себя командование звеном «Н».
Бой в тумане
29 июня 1944 года. Дождь лил как из ведра, и по округленному плексигласу моей кабины текли тысячи ручейков, которые, казалось, появлялись ниоткуда. Под давлением воздуха вода просачивалась через трещины и собиралась в маленькие ручейки, которые текли по обеим сторонам прицельного приспособления и стекали ко мне на колени. Сырое пятно постепенно увеличивалось на обеих ногах.
Я прошел низко среди деревьев, которые во мраке я мог скорее ощущать, нежели видеть. Кусочки облаков весели на верхушках холмов. Наполовину бессознательно я продолжал повторять себе: я собираюсь ударить кабель высокого напряжения… Я собираюсь ударить кабель высокого напряжения…
Неожиданно туман рассеялся, и, выйдя из дождевого облака, я очутился в мрачной пещере с зеленоватыми отражениями, словно в аквариуме, ограниченном столбами дождя. Мрачный свет струился отовсюду, образуя слои радуги, свисающие, словно паутина, с низкого потолка из облаков.
Затем еще раз я погрузился в густой туман, который застилал ландшафт, скрывая свою опасность. Ручейки снова начали течь по моей кабине, и каждый раз, поворачивая, чтобы увернуться от ливня, я все больше попадал под него. Мой компас, встряхиваемый моими маневрами, поворачивался медленно и неравномерно, словно больная голова, останавливался на секунду, затем почти с сожалением начинал другой путь. Я не имел, ни малейшего представления, где находился север. Мой ограниченный горизонт едва показывал ряд неизвестных холмов, окутанных сумерками; одни неизвестные дороги и перекрестки сменялись другими, утонувшие во мгле деревушки выглядели одинаково. Через открытую дверь я уловил кратковременный проблеск теплого света от камина.
Мое направление невозможно было узнать по компасу. Я не смел спросить о курсе но радио: боялся, что в любой момент могу оказаться в зоне зенитной артиллерии или над аэродромом, или сильно защищаемой сортировочной станцией. Оказавшись один во враждебном мире, я начал ощущать ужас, ожидая смертоносных потоков трассирующих снарядов с каждого угла и перекрестка, из каждого леса.
Заблудился… заблудился… заблудился.
Ну, к черту все это. Я начал подниматься сквозь патоку. Мой искусственный горизонт все еще дрожал. Но мне пришлось рискнуть, поднимаясь по приборам.
