Дмитрий Кустуров - Сержант без промаха
216-й полк, видимо, так и не смог занять первую траншею. Теперь фашисты наседают именно оттуда. Стали мелькать темно-голубые мундиры, засученные до локтей рукава, каски с рогами. Это наступали эсэсовцы. Сколько их ни били, казалось, они не редели. Швыряя гранаты и стреляя, подходили все ближе и ближе. Федор быстро поменял диск и с досадой посмотрел по сторонам — наших отстреливалось человек десять. А эсэсовцы прут и прут… Их фигуры становились все крупнее. В глазах уже маячили их раскрасневшие лица. А приказано без команды не стрелять. Все из-за патронов. У Федора на бруствере лишь один диск. Надо бы открыть огонь. Через минуту будет поздно.
А лейтенант принес ящик с гранатами и положил его у Катионова. Сам что-то кричит. С ним появились еще двое солдат с ПТР. Федор удивился было, но тут же увидел, как справа на них идут три танка. Первый идет прямо по брустверу с явным намерением раздавить их живьем.
В этот момент лейтенант наконец-то дал сигнал открыть огонь. Все напряжение передалось автомату. Автомат нервно дергался, отрывисто бил короткими очередями. Потом, стараясь не терять набранного темпа, Федор перешел на одиночный огонь.
Как поредели наступающие, Федор направил автомат на тех, которые шли вслед за танками. В двадцати шагах уже горел первый танк, в смертной агонии кружась на месте, весь содрогаясь- и не переставая изрыгать из орудия снаряды. Кто следовал за ним, попятился назад или шарахнулся в сторону. Второй взорвался от гранаты и начал гореть и снаружи, и изнутри.
Он мог еще взорваться, и часть эсэсовцев тотчас залегла.
Все происходящее Федор еще мог видеть и понимать. Он, ободренный, кинул одну за другой две гранаты. Катионов сделал то же самое.
Откуда только они берутся?! Две каски появились в пятнадцати шагах. Немцы чуть было не забросали их горючими бутылками. Бутылки вспыхивали то тут,1 то там. Один из пэтээровцев, охваченный огнем, метался, не зная куда деться, и пытался сбить огонь об стенку траншеи. Он, сгорая на ходу, все приближался к Федору. Посторониться некуда, да и нельзя, а помочь нечем. Федор быстро сунул руки в грязь, и когда этот несчастный с ревом и криком наткнулся на него, этими руками стал сбивать огонь.
Не ведая, что их ждет, горстка наших бойцов отбила очередной натиск эсэсовцев. Помощь подоспела, когда обороняющиеся остались впятером. Не соображая, хорошо или плохо это, Федор кинулся на бидон с водой и так напился, что долго сидел на дне траншеи. Откуда взять силы, чтобы снова встать? Придет ли к нему третье дыхание? Глубоко вдыхая терпкий воздух, пытаясь перевести дух. Капитонов тоже сидел на дне и сплевывал слизь, скопившуюся во рту.
Вода сделала свое. Федор почувствовал, что из желудка вонь больше не поднимается в рот. Теперь очищенный водой желудок требовал пищи… Вспомнил, что в сумке от противогаза у него вместе с дисками лежат несколько сухарей. Сидя, потянул к себе сумку и, стряхнув с одного угла в другой, вычерпал измельченные дисками сухари. Подкрепившись, Федор почувствовал, что сможет встать.
Шел он к автомату и по пути заметил, что перед их позицией еще тихо. Покуда видит глаз, вся земля изрыта, везде трупы — и наши, и немцы. Из траншеи мертвых выносят наверх. С ранеными возятся санитары и медсестры. Вокруг отовсюду доносятся стоны. Но все это до слуха Федора не доходит. В его ушах еще гремит бой, который только что затих. Отвыкшая от тишины голова трещит, застучало в висках. Белый, синий, черный дым заслонил солнце. Оказывается, на войне все горит: дерево, железо, трупы, даже земля. Но все это Федора не удивляет. Он по привычке стал чистить оружие и вдруг ощутил, что кто-то дергает его за рукав.
— У меня патроны кончились… Все вышли… Оглянувшись, увидел Катионова. У него самого патронов тоже не было, но, чтобы успокоить, сказал:
— Принесли, наверно"
Парень, как бы довольный ответом, отошел в свою полуразрушенную ячейку и сел, опершись спиной к ее стенке.
Федор за несколько часов боя впервые посмотрел вдоль траншеи, но ничего похожего на боепитание не увидел. Стал прохаживаться по траншее. С кем-то убрал наверх несколько трупов эсэсовцев, подобрал два автомата, десяток коробок. Хотел было обрадовать Николая, да тот уснул. Хорошо быть молодым: после такой смертельной бойни и тут же спит. Федор отделил один автомат с пятью коробками и положил у ног напарника.
То ли показалось, то ли на самом деле, до Федора донесся шум, похожий на рев моторов. Подняв голову, понял что не ослышался: сквозь дым промелькнули несколько пикировщиков с черно-белыми крестами на крыльях. Сам того не замечая, поднял на них автомат. Но тут же почувствовал сильный удар в плечо и что-то случилось с автоматом: ложа разлетелась, ствол покоробило. А у самого колющая боль в левой ладони. Не понимая, что с ним случилось, поднес ладонь к глазам и увидел, что она вся стала красно-синей и тут же начала распухать. При втором заходе пикировщиков нашел выем в раскореженной траншее и всунулся туда. Фашисты били из крупнокалиберных пулеметов: следы в земле оставались такие, будто кто-то натыкал оттопыренными пальцами. Федор вышел из своего укрытия после третьего града пуль и, как нарочно, наткнулся на лейтенанта.
— Боец, где ваше оружие? Оружие где? — Лейтенант, увидев раскореженный автомат, почему-то похлопал Охлопкова по плечу и двинулся дальше. Командира тоже шатало…
В тот день, 20 марта 1943 года, в бою у деревни Гриньково бойцы выдержали еще три атаки и все-таки не отдали ее. А как были отбиты эти атаки, как издалека с большим риском поддержали наши тяжелые орудия, в памяти Федора так и не удержалось. Одно помнит: в живых остались лейтенант, Катионов и он. Еще кто-то дернул за плечо и сказал: "Пошли!" И они пошли, еле волоча за собой ноги. Помнить это ему помогла боль в ладони, которая временами ныла так, что зубы скрипели.
ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ
Лежа на наре, Федор дымит махоркой. Сухов и Федосеев, только что вышедшие с засады, чистят оружие. Они то возбужденно спорят о чем-то, то тихо хохочут.
— Ну, что, ребята? Видели фрица? — Спросил Федор.
— У меня один есть! — говорит Сухов, вытирая винтовку.
— И у меня есть! — не скрывая радости, заявляет Федосеев.
— А фашист-то в вас стрелял?
— В меня нет, — торопливо ответил Сухов.
— А в меня тот самый, в кого промазал. Только не попал. Во, целехонький я…
— Тогда на позицию, где был сегодня, завтра не ходи. Понял?
Федосеев хотел что-то сказать, но сдержался. Он наслышан, как Охлопкова и Сухова чуть не накрыли фашисты внезапным минным огнем и они остались живы только потому, что рядом оказалась старая немецкая траншея. А виноват был Сухов: он — то ли не придав значения, то ли от излишней стыдливости, — скрыл, что еще днем его заметили немцы.
