Эмилия Руэте - Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида
Уже в семь часов пришло горестное известие, что наши враги знают о том, что произошло. Правительству оставалось только одно – ответить на открытое восстание силой, и оно направило против Марселя несколько тысяч солдат с артиллерией. Этот очаровательный дворец был полностью разрушен, заговорщики, побежденные численно превосходящим противником, в беспорядке бежали после короткого ожесточенного боя, который стоил жизни сотням ни в чем не повинных людей.
Читатель спросит меня, какое наказание понесли мы, женщины, за то, что посмели участвовать в мятеже. Вообще никакого! Но если бы решение принимал не великодушный Маджид, мы, конечно, не отделались бы так легко, поскольку наши интриги заслуживали серьезного наказания.
Затем стало известно, что Баргаш после разгрома своих людей вернулся в город и тайком пробрался в свой дом. Разумеется, все подумали, что он намерен добровольно сдаться своему брату. Маджид даже постарался облегчить ему это ожидаемое изъявление покорности – вместо солдат послал к нему своего племянника Сууда бин-Хилаля с сообщением, что готов простить и забыть то, что произошло, если Баргаш пообещает больше не поступать таким образом. Сууд, добрый и мягкосердечный человек, отправился с этим поручением к Баргашу один, чтобы показать, как мирно настроен султан. Баргаш начал с того, что не впустил его в дом и потребовал, чтобы посол – который был намного старше его – передал ему письмо с улицы. Сууд, естественно, ответил отказом, и после долгого ожидания дверь открылась – ровно настолько, чтобы он смог войти. После этого послу пришлось в буквальном смысле этого слова карабкаться вверх по забаррикадированной лестнице. Добравшись до ее верха, он должен был проползти через люк, от которого для этой цели был отодвинут тяжелый сундук. Баргаш, которому недостаточно было того, что он заставил посла Маджида войти таким унизительным образом, сорвал переговоры, патетически заявив, что отказывается от снисхождения, которое предлагает ему султан.
После такого упорства у Маджида оставался только один путь – во второй раз применить насилие, как бы сильно он ни хотел избежать этого. Английский консул, с которым он совещался, убедил его в необходимости окончательно прекратить затянувшиеся беспорядки и предложил для этого свою помощь. Британская канонерка должна была появиться напротив дворца Баргаша и высадить на берег отряд моряков, а если эта демонстрация силы не подействует, начать обстрел. На самом же деле моряки начали с того, что дали несколько залпов из ружей по дому Баргаша; тогда он вместе с Медже и Абд иль-Азизом укрылся в задних комнатах дома, спасаясь от пуль, которые уже свистели возле их ушей.
При первом залпе Холе разрыдалась, стала ругать по очереди Маджида, его правительство и англичан и обвинять их, тоже поочередно, в том, что они возмутительно и несправедливо оскорбляют и обижают нас. Тем временем ружейный огонь становился все сильнее, и все в нашем доме обезумели от страха, потому что дом этот стоял как раз позади дома Баргаша, и мы тоже, старые и молодые, знатные и простые, словно сошли с ума. Некоторые прощались друг с другом навсегда, кто-то просил у всех остальных прощения за прежние обиды; самые хладнокровные начали паковать свои вещи, готовясь к бегству. Остальные замерли на месте и стонали или причитали, не способные ни думать, ни делать что-либо. А некоторые начали молиться там, где стояли, – в коридорах, на лестницах, во дворе, на крыше, которая была защищена оградой. Их примеру последовали другие, и постепенно страх и суета уступили место успокоительной уверенности в том, что всегда должна совершаться не воля человека, а воля Господа, что судьбы людей предначертаны всемилостивым и премудрым Богом. И тогда мы все благочестиво опустились на колени и коснулись лбом пола в знак глубочайшего смирения и покорности перед лицом Господа.
Опасность все усиливалась, и Холе наконец убедила нашего упрямого брата покориться. Нарушая все правила приличия, она сама побежала к английскому консулу с сообщением об этом и желая потребовать, чтобы боевые действия были прекращены. В то время британцы не имели в Восточной Африке такой власти, как сейчас, и во внутренних делах Занзибара их мнение значило так же мало, как, скажем, мнение турок во внутренних делах Германии. Это положение коренным образом изменилось только с 1875 года, благодаря политике Англии в отношении рабов – в пользу этой страны и в сторону полного разорения нашего народа.
Холе не нашла консула, но в это время люди из дома Баргаша стали кричать морякам: «Мир, мир!», стрельба прекратилась, и нам удалось избежать большей беды. Если бы та канонерка действительно обстреляла дворец претендента из орудий, сейчас на троне Занзибара сидел бы не он, а другой султан, и я бы никогда не уехала в Европу.
Чтобы подобные заговоры не происходили в будущем, было решено, что Баргаш будет выслан в Бомбей. Он отплыл туда на британском военном корабле, и вместе с ним отправился (добровольно) Абд иль-Азиз. Это было сделано по совету английского консула. Вероятно, британцы хотели держать в своих руках предполагаемого наследника Маджида, чтобы без грубости принуждать султана действовать в согласии с их планами. Баргаш прожил в Бомбее два года, затем без шума вернулся на Занзибар, и после смерти Маджида в 1870 году наконец получил по наследству давно желанный престол.
Глава 18
Сельская жизнь
Сложные отношения с невидимым управляющим. – Жизнь на плантации Кисимбани. – И на плантации Бубубу. – Продажа Бубубу. – Снова в городе. – Примирение с Маджидом. – Ссора с Холе. – Ненависть восточных людей к лицемерию. – Их великая верность в дружбе.
Наш замысел, который начался с таких больших надежд и так старательно был разрушен до основания, обошелся нам дорого. Мои племянницы были достаточно богаты, чтобы легко перенести свои потери, но многие из наших лучших рабов погибли в бою, а другие стали инвалидами или были изуродованы, и их вид постоянно напоминал нам о бедствии, которое вызвали мы сами. Но это еще самое слабое наказание, самый безобидный урожай, который мог вырасти из посеянных нами семян зла. Гораздо хуже для нас – Холе, Медже, моих двух племянниц и меня – видеть, что все наши добропорядочные родственники и друзья явно сторонились нас, и при этом чувствовать, что это отношение совершенно оправданно. Были и такие люди – те, кто не любил нас или надеялся добиться благосклонности властей, передавая сплетни, – которые продолжали шпионить за нами и прилагали для этого огромные усилия. Нам это было все равно, поскольку наше дело было проиграно навсегда, но то, что мы оставались на подозрении, отпугивало немногих оставшихся у нас друзей. Даже хитрые баньяны долгое время обходили нас стороной и лишь иногда пробирались в наши дома по ночам, чтобы расхваливать свои индийские товары. Наши когда-то полные движения дома, где все время, как в голубятне, кто-то входил, кто-то выходил, теперь наполнились давящей пустотой, стали одинокими и мрачными; к нам не заходила ни одна душа из внешнего мира. Это становилось невыносимо, и я решила переселиться в одно из своих имений; мои четыре сообщницы вскоре последовали моему примеру – покинули город и поселились в сельской местности.
