Сборник - «Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова)
Ноябрь 1985 г. – 4 февраля 1986 г.
«Вчера уж слишком пылко, откровенно»
Вчера уж слишком пылко, откровенно
Писались наболевшие стихи.
И потому, дрожа от нетерпенья,
Солгали по невинности они.
То ли проснулась давняя обида,
То ль радость неожиданно пришла —
И началась с бумагою коррида,
И вместо шпаги – острие пера.
Неважно все, и только зной сердечный
Дыханье нагревает, и строка
Вонзается копьем остроконечным
В бессильные шуршащие бока.
И горячась, друг друга одарили:
Я почерком оставил боли след,
Бумага ж мне с ехидцею вручила
Бездушный, но пылающий сонет.
Все искреннее – гордо и надменно,
Все робкое – печально до тоски,
И потому я утром непременно
Сжигаю наболевшие стихи.
5 апреля 1986 г.
«Неужто я в стихах специалист»
Неужто я в стихах специалист
И мне близка профессия поэта,
Раз ничего не стоит чистый лист
Перемарать настойчивым сонетом?
Неужто рифмам стал я господин,
Ведь, голову склоняя сиротливо,
Они пустую мысль плечом одним
Поддерживают, как кариатиды.
Но будто за сноровку и за власть
Я отдал что-то главное, родное
И заменил стремление писать
На важность описания любого.
И будто может все понять душа,
Все подчинять и даже воплощаться,
Но только с оговоркой и слегка,
А то пришлось бы с рифмою расстаться.
К умелости прибавлю я испуг,
Чтоб с прошлым у нас не было различий,
Чтоб дело – словно длительный досуг,
Привычка – словно радостный обычай.
5 октября 1986 г.
«Та ночь из всех ночей одна»
Та ночь из всех ночей одна.
В ней все и сказочно, и просто:
Деревья. Звезды и снега. Дорога.
Церковь у погоста.
Там говорят, что с нами Бог
Вдыхает этот холод плотный
И слышит, как ночной чертог
Скрипит под яростной походкой.
Там говорят, что с нами Бог
Глядит, как месяц озорует,
Как он склонил заздравный рог,
И с неба влагу льет живую.
Оглянешься – ночь говорит.
И так Его увидишь рядом,
Что будешь щеки растирать,
Не веря собственному взгляду.
А рядом уж не шумный двор,
Не деревенские задворки,
Где сторож древний до сих пор
Дымит закрутками махорки.
Пустынный край увенчан весь
Снегами и звездой январской.
Не уголок, а сердце здесь
Притихшего земного царства.
Такая ночь коснется глаз,
К чему-то сделает причастным —
И подойдет, хотя б на час,
Куда-то близко-близко счастье.
10 февраля 1986 г.
«Что за душа у утренней земли!»
Что за душа у утренней земли!
Что за сердечность у лесного края!
При встрече чуть до слез не довели
Лихого городского шалопая.
Кричал петух, как будто жарил туш,
Корова оглянулась, промолчала,
И, чавкая на всю лесную глушь,
Бессовестно в глаза мне зажевала.
Как в книгах все: и домик на холме,
Подальше от непрошеных соседей,
И мужичок в потертом пиджаке,
Из тех, что в фильмах ездят на телеге.
И все, как на картинке, – глухомань,
Под сердцем где-то сбившиеся чувства,
Сторонку эту, думаю, Боян
Когда-то воспевал на вещих гуслях.
И я заговорю о ней теперь,
Оглядываю все, припоминаю.
Но в четкий поэтический размер
Не втиснуться улыбчивому краю.
А столько слов о нем на языке!
В уме такие носятся картины!..
И все же: домик в средней полосе,
И ветхая церквушка на отшибе.
А там уж пусть домыслят, что смогли,
Дочувствуют и, может быть, оттают.
Что за душа у утренней земли!
Что за сердечность у лесного края!
«Уже ноябрь, а дождь все льет и льет»
Уже ноябрь, а дождь все льет и льет.
Никак не стихнут осени забавы:
На улицах отыскиваю брод —
Что ни ручей, то водная преграда.
И даже слышно, будто фонари,
Привыкшие к ненастьям, завздыхали.
И их лучистый свет от маяты,
От сырости такой пошел кругами.
Ах осень, что за моду ты взяла…
И даже я взгрустнул, твой почитатель, —
В одежде темно-серые тона
С волнистыми узорами из капель…
Из украшений – матовая мгла
С серебряной воздушной паутинкой.
Ах, осень, как же ты могла
Перевести все золото на дымку!
Ужель тебе стихов недостает,
Ужель и ты надеешься на славу?..
Уже ноябрь, а дождь все льет и льет,
Никак не стихнут осени забавы.
28 октября 1986 г.
Сказка
Все в сказках правда – вот в чем страх!
Я этому и сам бы не поверил,
Когда б однажды, заплутав в лесах,
Не вышел к избяной замшелой двери.
Двор как везде: изба и огород,
Сарай слегка припорошило гнилью.
Вот только нет собаки у ворот,
И на стене белеет крест могильный.
Дверь отворилась… Боже мой – Яга! —
Глаза горят, узлом платок запутан.
Гляжу – в углу два ветхих помела
И чуть в сторонке, словно бочка, ступа.
Куда ж идти? – ночь, дождик, глухомань.
«Найдите, – говорю, – мне место для ночлега.
Мне б только пол, какую-нибудь рвань
И крепкий чай без сахара и хлеба».
Вошли: горит лампадка, образа.
Баба-Яга на них перекрестилась.
Ну, думаю, настали времена:
И даже нечисть к вере обратилась.
Расположился я, вдохнул тепла.
Благодарю устало и сердечно,
А сам все жду – когда начнет она
Заталкивать меня лопатой в печку.
Она ж волшебный стол накрыла мне:
Варения, соления, закуски.
И, «Отче наш» прошамкав в тишине,
Достала что-то крепкое в нагрузку.
В честь женщин, помню, что-то я сказал.
Мы выпили, поели, помолчали.
Все спрашивала – вкусно? Я жевал,
А после в разговоре отдыхали.
Хозяйка уж не помнит, сколь ей лет,
И ремесло яговье позабыто.
Ей платит пенсию какой-то там совет,
И на людей она уж не сердита.
Я, осмелевши после этих слов,
Просил открыть секрет нечистой силы.
Она дала глотнуть из пузырьков,
И утром я очнулся на перинах.
Простились мы. Она дала совет.
И путь-дорогу к людям указала.
Стояла долго, глядя мне вослед,
И все платком цветастеньким махала.
Все в сказках правда – вот что страх!
Какой же страх? Все будто тихо, складно.
А поблуждайте вы в глухих лесах
И страшную найдете, может, правду.
«Я по парку шатался с утра»
