Наталья Бехтерева - Магия мозга и лабиринты жизни
Такими удачами в опыте имплантаций эмбриональной ткани у нас на сегодня могут считаться по крайней мере два случая (не учитывая то, что «похоже»). Над ними, пусть даже ни завтра, ни послезавтра они не повторятся, обязательно надо задуматься не меньше, чем над неудачами.
У некоторых больных при эмбриоимплантации эффект настолько поражал полнотой исчезновения по крайней мере ряда проявлений заболевания, что, с одной стороны, ему непросто было поверить, а с другой стороны, эффекты были так надежно зарегистрированы, что результат просто необходимо было тщательно анализировать, стремиться понять, почему такое возможно… Я беру эти сведения из работы И.М. Акимовой, Ф.А. Гурчина, Л.А. Мелючевой, Н.Ю. Королевой[63] и из совсем «свежего» наблюдения И.М. Акимовой, Ф.А. Гурчина и И.Д. Столярова (устное сообщение И.М. Акимовой).
Неожиданность первая. Больная А., 20 лет, с не поддающейся обычному фармакологическому лечению эпилепсией (идеопатическая, генерализованная форма). На момент поступления в клинику – статус миоклонических абсансов с периодическим модулированием сознания, дисфорические состояния и еженедельные судорожные приступы. Отмечаются пограничные изменения личности и снижение когнитивных функций. Была осуществлена трансплантация эмбриональной мозговой ткани. Приступы прекратились, уменьшилось количество дисфорических состояний. Отмечено улучшение в когнитивной сфере. Грубо измененная до трансплантации ЭЭГ полностью нормализовалась вскоре после операции. Такого не бывает на ЭЭГ при эпилепсии, скажет любой профессионал. Нет, всё на ЭЭГ, даже если приступы исчезли (а здесь именно такой случай – учтем, что наблюдение кратковременное, не будем считать его выздоровлением), должно или сохраниться, или нормализоваться медленно, очень медленно, иногда это продолжается годы! Оказывается, бывает иначе.
Неожиданность вторая. Больной Г., 43 лет. Диагноз: эпилепсия, предположительно связанная с арахноидитом головного мозга. Головные боли, приступы тонических судорог правой руки. Ситуация аналогичная, но здесь речь идет о нормализации иммунологических показателей, грубо измененных до операции, почти сразу после операции (через 9 дней). В это мне, наверное, легче поверить. Прежде всего потому, что от моего личного опыта иммунология дальше.
Не возмущайтесь, читатель, по поводу этих примеров («Ах, как это неубедительно, несерьезно – один, два случая»), не упрекайте в неосторожности или в принятии желаемого за действительное. Я совсем не утверждаю, что нейротрансплантация приводит к нормализации эпилептической ЭЭГ и к нормализации иммунного статуса. Нет. Приведенные примеры свидетельствуют только о том, что такая нормализация может произойти. Безусловно, я заранее согласна, что все это статистически недостоверно. Пишу об этих примерах потому, что анализировать нужно все: и статистически вероятную направленность сдвигов, и отдельные (а может быть, закономерные?) неудачи, и обязательно – пусть уникальные, но явно «выпадающие из ряда вон» позитивные эффекты и удачи.
Мне случилось много лет работать с очень хорошей помощницей, у которой оказалась медленно растущая доброкачественная опухоль мозга. Тогда не было ни КТ, ни МРТ, ни другой великолепной диагностической техники. У Лидочки болела голова – все сильнее и сильнее. Я снимала ее ЭЭГ с первых головных болей и до дня операции. И эта одна (!) больная не только «уложила» в моей голове все различия ЭЭГ-характеристик опухолей мозга, но и помогла преодолеть мнение консилиума специалистов, уверенных в злокачественной природе опухоли и возможности помочь только паллиативной операцией. Я была в операционной, уточняя место расположения опухоли; великолепный нейрохирург И.С. Бабчин удалил менингиому именно оттуда, где ей и надлежало находиться по данным динамики ЭЭГ, а Лидочка, теперь уже такая же немолодая, как и я, живет до сих пор.
Вам, может быть, покажется, читатель, что я этим примером хочу ретроспективно прославить свое диагностическое умение? Кстати, я этот пример как-то раз уже приводила. Нет, здесь он нужен не как моя защита, а как защита ценности отдельных уникальных наблюдений.
Так, в частности, для изыскания путей предупреждения таких массовых инфекций, как грипп, исключительно важно всё: изучение природы вируса, его происхождения, реакции организма и т.д., и т.п. И наверное, не менее, если не более, важно исследовать, почему из года в год некоторая часть популяции этой инфекцией, при всей ее вариативности, не заражается (или не болеет явно). Конечно, это исследуется. Но, по моим наблюдениям, реальной пользы от этого пока нет, как мало ее вообще у нас в профилактике гриппа. А кажется, что путь, о котором я пишу, никак не дорога в никуда, по контрасту с многими исследованиями гриппозного вируса.
Из года в год – и тогда, когда в клинике работал отдел нейрофизиологии человека ИЭМ, и тогда, когда клиника стала опорой Института мозга человека РАН, в известной мере определив уникальность этого учреждения в системе АН, – периодическая отчетность, как и полагается, базировалась на статистике. Здесь мы – как и все, только, может быть, наш «репертуар» несколько шире из-за взаимодействия с теоретической частью Института мозга. Так что, пожалуйста, простите экскурс в описание значения и подчеркивание необычных, неожиданных позитивов…
Теперь – собственно к Институту мозга человека. Его научный потенциал связан с успехами в двух основных научных направлениях:
I. Мозговая организация мыслительных и эмоциональных процессов и состояния сознания.
II. Оптимизация диагностики и лечения болезней мозга и нервной системы.
Вот это-то второе направление и явилось для института не только базисным («нельзя исследовать, не принося пользы»), но и в большей мере структурно-формирующим.
Действительно, для решения задач первого направления необходимы и достаточны лаборатории нейрофизиологической (в том числе и ПЭТ) направленности: проводится анализ именно результатов применения нейрофизиологических методик. Второе направление, без успехов которого не может жить первое, безусловно, требует организации и использования всех тех методических подходов, которые определяют современный уровень диагностики и лечения болезней нервной системы. Отсюда, как вполне понятно, и витальная необходимость всех десяти лабораторий института. И сожаление по поводу того, что нет сейчас средств для создания еще лаборатории магниторезонансной томографии. Она очень важна для диагностики тех больных, при исследовании которых (и при дополнении этих работ исследованием волонтеров) также получают данные о мозге человека, которые легли и ложатся в основу первого и второго прорывов в изучении мозговой организации собственно человеческих функций в XX в.[64]
