Владислав Корякин - Отто Шмидт
Вечером события приобрели драматический характер, о чем сообщают записи в судовом журнале:
«В 22 часа осмотр гребного винта старшим помощником закончен. Результаты осмотра: одна лопасть отсутствует, а три остальные обломаны, более чем наполовину каждая» (Визе, 1946, с. 133). Это означало, что по чистой воде судно могло «ковылять» со скоростью до двух узлов, но как раз именно чистой воды и не было… Буквально поблизости осенью 1878 года, всего в 120 милях от цели, зазимовала «Вега». По поводу этого совпадения радист Э. Т. Кренкель, не терявший способности острить в самых критических ситуациях, выдал свой комментарий: «Это нас не пускает дух Норденшельда»… Казалось, наступили дни самого тяжкого испытания.
На «Сибирякове» имелись запасные лопасти, которые было бы несложно установить в сухом доке, но ближайший сухой док находился за несколько тысяч километров. Более того, в экипаже не было штатного водолаза, и, таким образом, какие-либо подводные работы исключались. На совещании руководства экспедиции Шмидт произвел необходимые расчеты, показавшие, что винт может оказаться у поверхности воды, если груз из трюмов в количестве 400 тонн удастся переместить на бак — это был последний шанс… «…И аврал начался, — пишет в своей книге Визе. — Вернее, не аврал, а авралище. Все участники экспедиции, разделенные на две бригады, превратились в грузчиков. Каждая бригада работала по шесть часов, и перегрузка шла без перерыва день и ночь. Работали неистово, до полного изнеможения. У многих ноги сгибались под непривычной тяжестью, руки дрожали, сердце начинало бешено колотиться, забирала одышка, но никто не сдавал. Каждый понимал, что дело касается чести экспедиции. Если не удастся закончить работу в кратчайший срок, пока льды не станут смерзаться или шторм не наделает беды, тогда «Сибиряков» не пройдет в одну навигацию в Тихий океан и зазимует там же, где зимовала «Вега»… К концу вторых суток аврала все 400 тонн были перегружены на нос. Сибиряковцы намного превысили трудовые нормы грузчиков-специалистов. Корма ледокола высоко задралась кверху, а передняя палуба оказалась почти вровень с поверхностью льда. Гребной вал все же не вышел из воды, не хватало еще одного фута. Средств поднять корму еще выше у нас не было, и нашим механикам пришлось работать, держа руки в ледяной воде, имевшей температуру — 1 градус. Тем не менее дело подвигалось, и 13-го вечером, то есть через три дня после начала аврала, первая новая лопасть была уже водворена на место» (1946, с. 136).
При всем несомненном успехе специалисты отчетливо понимали, что в таком положении судно долго находиться не может, поскольку первая серьезная подвижка или шторм могли его опрокинуть. Визе то и дело отвлекался от аврала, чтобы по результатам наблюдений погоды всего в двух точках — на самом «Сибирякове» и «Совете» вблизи острова Врангеля — попытаться определить вероятность опасных изменений погоды, буквально, по его словам, «вымучивая прогноз». Итог своей деятельности он оценил так: «Хотя мое выступление в роли синоптика и не было… безуспешным, я все же никому не пожелаю попасть в подобное положение» (Там же). А тут еще капитан «Совета» К. А. Дублицкий обратился к Шмидту с просьбой выполнить рейс к острову Врангеля — более неподходящего момента было трудно представить! А на «Сибирякове» в это время перемещали с одного борта на другой несколько сот окороков — и вахтенный штурман отметил, как креномер уже отреагировал на это рядовое в обычной обстановке событие…
16 сентября движение к Берингову проливу возобновилось, и во всех помещениях судна люди прислушивались к работе машины, отсчитывая про себя каждую пройденную милю, радуясь использованному последнему шансу. 17 сентября полетела одна из лопастей. На следующий день произошло непоправимое окончательно, казалось бы, поставившее крест на всем предприятии.
В первой половине дня 18 сентября в густом месиве из торошенных льдов, лишенном разводий, приходится то и дело менять режим работы машин, часто переходя с «полного» на «стоп». «Что делать? Переждать, пока лед не разведет? Но у этого проклятого берега, возле которого мы бьемся четырнадцатые сутки, лед, кажется, вовсе не разрежается. Термометр показывает три градуса ниже нуля, зима начинает вступать в свои права, и льды сковываются на глазах… Мы идем вперед до нового резкого удара о лед. Кажется, будто полярная стихия мобилизовала против нас все свои силы, чтобы только не пропустить нас в океан… 3500 миль позади, до Берингова пролива 100… «Полный!» — снова коротко и властно приказывает Владимир Иванович. Раздается ужасный треск — такого мы еще не слыхали, потом наступает жуткая тишина. Это не лопасть, это…
Я смотрю на Владимира Ивановича и по его фигуре, ставшей сразу какой-то странно неподвижной, понимаю, что моя догадка верна: это обломился конец гребного вала, и мы потеряли винт, который лежит на дне морском… Мы ничего не можем сделать, и никакой аврал нам не поможет» (Визе, 1946, с. 138–140). Это был удар для всех, находившихся на борту, причем на пороге желанной цели. Глядя из нашего времени, несложно представить, что может ожидать плавсредство, лишенное самостоятельного движения на исходе навигации в водах Чукотского моря. Для последующего развития событий важно, что люди не согласились с положением, на которое их обрекла Арктика. Это в высшей степени важно для понимания характера полярника всех времен.
Было, однако, еще одно обстоятельство, о котором на борту судна мог догадываться только Владимир Юльевич Визе. Действительно, возможности его прогноза на ледовую обстановку по маршруту плавания были уже исчерпаны. В то время не существовало понятия «природная система». Но, несомненно, Визе, не однажды досконально штудировавший отчет Нансена о дрейфе «Фрама», отчетливо представлял специфику природного процесса в истоках трансарктического дрейфа, установленного великим норвежцем. Разумеется, он знал о работе другого видного полярного исследователя, изданной Академией наук еще в 1909 году и утверждавшей о существовании второй системы дрейфа в американском секторе Арктики. Скромный флотский лейтенант по фамилии Колчак добавил к открытию великого норвежца свое собственное, в виде системы кругового дрейфа по часовой стрелке у берегов Аляски и Канадского Арктического архипелага. Для подтверждения этого открытия русского моряка (во время Гражданской войны ставшего предводителем Белого движения) понадобилось почти сорок лет. Апеллировать к его научному авторитету в описываемое время было равносильно самоубийству. Тем не менее то, что происходило в сентябре 1932 года в акватории Чукотского моря с «Сибиряковым», определялось взаимодействием этих систем дрейфа, еще не изученным в ту пору. И выскочить из этой почти неизвестной и смертельной, в сущности, ловушки собственными силами казалось невозможным — почти…
Оценивая обстановку на судне, Кренкель высказался так: «Мы оказались в совершенно безвыходном положении. Ни о каком ремонте не могло быть и речи. Никаких вариантов на будущее не возникало. С юмором висельников мы называли наш ледокол домом отдыха с паровым отоплением или самым совершенным буйком для изучения полярных течений» (1973, с. 231). По такому случаю в кают-компании под звуки расстроенного пианино распевались куплеты на мотивы популярных оперетт:
Плыви мой челн,
По воле волн,
Куда несут
Тебя ветра…
Плыви туда,
Моя баржа,
Где нету льда —
Ты без винта…
Или:
Помнишь ли ты,
Как счастье нам улыбалось,
Думы одни
Все в Уэлене они.
Видел ли ты
Мыс Дежнева в тумане…
и т. д.
«Тлетворное влияние Запада» не оставалось без достойного ответа традиционалистов на мотив из «Садко»:
Солнце красное,
Солнце ясное,
Растопи ты льды окаянные,
Окаянные, восьмибалльные.
Мы не сами идем,
Нас теченьем несет
К Сердце-Каменю
Иль к Архангельску.
Ты застав его течь,
К мысу Дежнева…
Со своим репертуаром на мотив «Конная Буденного» выступала комсомолия:
Никто пути пройденного
У нас не отберет,
А баржа ледокольная
Вперед-назад плывет…
Несмотря на эклектику в части вокальных стилей, всех исполнителей отличала устремленность к Берингову проливу. Как конкретно оценивал создавшуюся ситуацию начальник экспедиции на тот момент, история не сохранила, но, со всей очевидностью, он не пытался ввести народное творчество в струю некоего административного единомыслия. По мнению Громова, принимавшего участие в этом своеобразном веселье, Шмидт даже стимулировал его своими советами.
На фоне прекратившей борьбу со льдом Особой Северо-Восточной экспедиции, отчаянная борьба экипажа «Сибирякова» порой напоминала последние судороги, и тем не менее люди на его борту не сдавались. Пока из кают-компании доносились весьма мрачные или, наоборот, чересчур лихие припевы, Визе ломал голову в попытках оценить возможности вероятного дрейфа, ловя на себе порой испытующие взгляды капитана и начальника экспедиции.
