Владислав Корякин - Отто Шмидт
«Обогнув Медвежьи острова с севера, «Сибиряков» поздно вечером подходил к мысу Медвежьему, расположенному недалеко от устья Колымы, где нас должны были покинуть речные суда. В это время на востоке показался целый ряд огней — то приближались суда Северо-Восточной экспедиции, которым под проводкой «Литке», наконец, удалось прорваться к Колыме. «Сибиряков» и «Литке», пришедшие с разных концов советской страны, отдали якорь у мыса Медвежьего почти одновременно. Вскоре к нам на борт пришел начальник Северо-Восточной экспедиции Н. И. Евгенов.
— Вас, конечно, интересует состояние льдов, — начал Н. И. Евгенов, когда после первых приветствий сел за стол в кают-компании. — Порадовать не могу — плохо. Год здесь выдался на редкость тяжелым. Один колонист, живущий недалеко от мыса Сердце-Камень уже почти 30 лет, утверждает, что столь неблагоприятного состояния льдов, как в этом году, ему не приходилось наблюдать. Конечно, «Сибиряков» активнее и крепче наших лесовозов, и вам, пожалуй, удастся пройти…» (1934, с. 116). Визе сделал также свои выводы на будущее: «Навигация 1932 года являет пример, когда доступ к устью Колымы со стороны Архангельска не представляет существенных затруднений, между тем как путь со стороны Владивостока был исключительно тяжелым. Этот пример со всей очевидностью подчеркивает важность долгосрочных прогнозов состояния льда, ибо если бы ледовая обстановка по всему протяжению Северного морского пути была известна заранее, то все грузы в 1932 году на Колыму были бы отправлены не из Владивостока, а из Архангельска или Мурманска. Этим были бы сбережены громадные средства, так как все суда Северо-Восточной экспедиции, вследствие тяжелого состояния льда поздно прибывшие на Колыму, были вынуждены зазимовать и, кроме того, в борьбе со льдами получили серьезные повреждения.
Н. И. Евгенов советовал нашему капитану держаться по возможности ближе к берегу, ибо мощный полярный лед к самому берегу не подходит, за исключением выдающихся приглубых[3] мысов, которые и являются самыми опасными в ледовом отношении местами» (1934, с. 118). Таким советом новичкам в восточных морях Советской Арктики нельзя было пренебрегать, хотя и с учетом многих других обстоятельств. Тем не менее они проявили определенную самонадеянность, рассчитывая, что моряки Северо-Восточной экспедиции (точно так же, как их коллеги с судов Карской экспедиции во время встречи на Маточкином Шаре) преувеличивают опасность здешних льдов. К сожалению, самые мрачные ожидания на этот раз подтвердились.
Люди на «Сибирякове», видимо, получили еще какую-то информацию о «работниках Дальстроя» на судах Особой Северо-Восточной экспедиции. Например, корреспондент Макс Зингер поведал коллеге Громову такую информацию: «…Тысяча человек — мужчин, женщин, детей. Во время похода несколько матерей родило ребят, здесь женились, разводились, а один плотник даже умер от перепоя и был брошен в брезентовом мешке с колосниками на ногах в море» (1934, с. 183). По более поздним сведениям, умирали не только от перепоя…
Когда 4 сентября «Сибиряков» расстался с судами Северо-Восточной экспедиции, чтобы продолжить плавание к востоку, уже у острова Айон они повстречались со сплоченными льдами — теми самыми, о которых им рассказывал Евгенов. Определенно впереди сибиряковцев ожидали суровые испытания — это было ясно всем участникам плавания — от Шмидта до буфетчика. Между тем приближение зимы давало о себе знать все отчетливей. Ртуть в термометре ночами опускалась до — 6 °C, разводья между льдинами в море покрывались ледяной коркой до 7 сантиметров толщиной. До Берингова пролива оставалось примерно 600 миль, всего трое суток хода по чистой воде. Однако понадобился почти месяц напряженной работы, когда никто не мог поручиться за исход всего предприятия.
«В ночь с 5 на 6 сентября мы находились против мыса Шелагского, где сплоченность льда достигала 8 баллов. Лед здесь был необычайно свирепый, очень торосистый и безусловно многолетнего происхождения. Он сидел в воде на 4–5 метров и многие льдины имели чудовищные подводные тараны. Многолетний лед, вследствие ничтожного содержания в нем солей, гораздо крепче годовалого льда, а поэтому опасность повредить лопасти в многолетних льдах особенно велика», — писал позднее Визе (1946, с. 128). Его опасения понятны, поскольку возможности его прогноза в этих местах себя исчерпали, и любая попутная информация могла иметь решающее значение. В частности, С. В. Обручев после полета с мыса Северного на остров Врангеля сообщал о пространствах чистой воды в 30 милях от мыса Северный, уходящей к востоку, — по этим данным, берега Чукотки блокировались тяжелыми льдами. Ко всему наступило время темных ночей.
Впервые за время похода капитан принял решение остановиться и ждать рассвета вместо того, чтобы в темноте пытаться форсировать лед. 8 сентября «Сибиряков» был у мыса Северный, который оказался непреодолимой преградой для многих судов (преимущественно парусных), включая зимовавшие здесь пароходы «Колыма» в 1914-м и «Ставрополь» в 1928 годах, добиравшихся в эти места со стороны Берингова пролива. Тяжелый лед прижал здесь «Сибирякова» к скалистому берегу на расстояние в один кабельтов. Моряки познакомились с обитателями местной фактории и персоналом строящейся полярной станции. Чукчи подтвердили, что ледовые условия за последние три года ухудшались. Тем не менее на севере отчетливо прослеживались признаки водяного неба, когда поверхность открытой воды создавала темный фон на нижней кромке облаков. Старший штурман Ю. К. Хлебников обратился к Визе: «Эх, махнуть бы туда, скорей бы расстались со льдами», но последнее слово оставалось за капитаном, а тот предпочитал рекомендации, подсказанные ему моряками с «Литке». Как в это время не хватало крылатого ледового разведчика!..
Ту же мысль проводит в своих мемуарах Кренкель: «Следуя совету Евгенова, Владимир Иванович Воронин подошел к берегу так близко, что один раз судно царапнуло дно… Справедливости ради отмечу, что не все моряки считали, что надо так плотно прижиматься к берегу. Наш первый штурман, а впоследствии известный полярный капитан Юрий Константинович Хлебников, показывая на темное водяное небо на севере, убеждал направиться туда. Но Воронин не захотел рисковать. Там могли оказаться очень тяжелые льды. Конечно, в эти минуты самолет выполнил бы роль меча, которым разрубил гордиев узел Александр Македонский. Все проблемы были бы решены мгновенно, а сомнения отброшены прочь. Увы, вместо того, чтобы Стать зоркими глазами экспедиции, наш самолет покоился на дне морском» (1973, с. 226).
Между тем, формально выполнив задание и кое-как добравшись до бухты Амбарчик в дельте Колымы, суда Особой Северо-Восточной экспедиции оказались в очень тяжелых условиях для разгрузки трюмов. Тем не менее, «…учитывая позднее навигационное время, решили выгружать в любых условиях сначала людей с полным снабжением, жильем и продовольствием на тот случай, если бы пришлось прервать экспедицию из-за появления льда или заморозков… Экипажи судов (разумеется, и «работники Дальстроя». — В. К.) работали побригадно круглые сутки. Не хватало плавсредств… Из двадцати дней стоянки судов только два дня погода была тихой. В остальное время дули северные ветры, нагоняя большую зыбь. Часто из-за нее у берега разбивались баржи и временные причалы, выбрасывались на берег катера и кунгасы; большая волна у борта судна не всегда позволяла вести выгрузку, повреждала плавсредства. Экипажи судов и рабочие Дальстроя на берегу проделали героическую работу, было выгружено свыше пяти тысяч из одиннадцати тысяч тонн… 24 сентября из реки пошла густая шуга. Работы прекратились, катера не выгребали к берегу. Решено было отойти на зимовку в Чаунскую губу… Евгенов тяжело переживал наши трудности: почти совершенно не спал, до предела расстроил нервную систему. Он считал, что мы потерпели серьезную неудачу… Он был в прошлом морским офицером и опасался, что его могут обвинить чуть ли не во вредительстве» (Бочек, 1969, с. 218–219). Так или иначе, в полной мере советская власть продемонстрировала, даже с учетом всех объективных обстоятельств, стремление достичь цели любой ценой, и ее подданные оказывались в роли расходного материала.
Пока участники Северо-Восточной экспедиции — с точки зрения Дальстроя (ГУЛАГа), как чистые, так и нечистые, — мучились в затянувшемся аврале на берегах бухты Амбарчик, а затем в постановке судов на зимовку (которая началась в последних числах сентября), «Сибиряков» миновал факторию Ванкарем (10 сентября). Там его приветствовали поднятием флага. Подобное киногруппа пропустить не могла и развила лихорадочную деятельность, спеша реализовать запасы пленки. Для многих сибиряковцев это место оказалось памятным по событиям, связанным с походом на другом судне (см. следующую главу), но, разумеется, в те дни и часы для большинства из них одинокие постройки на берегу были только одним из ориентиров, свидетельствовавшим о приближении к цели.
