Ю. Герасимов - Черкасов
Коля закрыл глаза, и ему казалось, что он видит, как в ночном небе плывут, расходясь и переплетаясь, голоса — контральто тети Марии, бас дяди Вани, папин баритон и мамино сопрано.
Музыка революции
В квартире, куда Черкасовы переехали в 1909 году, жить им стало вольготнее. Хоть и скуповато выстроила казна в Десятой роте дом для железнодорожных служащих (ныне 10-я Красноармейская улица, дом № 14) — с узкими коридорами, маленькими кухнями и тесными комнатами, — все же это было долгожданное свое гнездо. Четыре комнаты нарекли гостиной, детской, столовой, кабинетом. Анна Адриановна, не стесняемая более атмосферой «поповского» дома, целыми днями пела как птица. Наконец-то она почувствовала себя хозяйкой, ходила по мебельным и обойным магазинам, а по вечерам доказывала мужу преимущества модных вещей перед простыми. Так в гостиной появились «декадентские» бледно-лиловые обои с кувшинками, стулья и буфет в стиле «скандинавского модерна». Тогда-то Коля и услышал впервые звучное слово «ломбард», которое теперь нередко мелькало в родительских разговорах.
Константин Александрович, довольный получением бесплатной казенной квартиры «с дровами», на время даже ослабил бразды семейного правления и снисходительно, без обычных замечаний, просматривал по субботам книгу домашних расходов, ощутимо возросших.
Зачастившие гости при перечислении обретенных семейством Черкасовых удобств одним из главных называли близость квартиры к Балтийскому вокзалу. До работы Константину Александровичу действительно стало рукой подать. Пройти сажен сто по Лермонтовскому проспекту, там через Обводный канал — и на вокзале. Меньше десяти минут ходу. Теперь не внушали тревоги и те его возвращения с работы, которые случались глубокой ночью. В глухую пору извозчика не сыщешь, или заломит лихач несусветную цену, вот и пойдет дежурный по вокзалу станции Петербург-Балтийская во тьме, по лужам к Невскому — вдоль Обводного канала, по Лиговке, полной разного сброда: золоторотцев, жуликов, зимогоров и продажных женщин. Того и гляди побьют или разденут.
Коле до гимназии было немногим дальше, чем отцу до вокзала. Только в противоположном направлении: 10-я правительственная гимназия была в Первой роте, ближе к Забалканскому проспекту. Впервые Колю отвели туда в марте 1912 года. Испытания в законе божьем, русском языке и арифметике он сдал на пять баллов и был зачислен в приготовительный класс.
Уже к середине первого учебного года Коля стал ходить в гимназию без провожатых, то есть без няни Алены. Ведь ему было уже полных девять лет. На уроки он не опаздывал, а на пути из школы знал ту минуту, когда нужно бросить любую самую увлекательную игру и бежать домой, где мать уже тревожится, не попал ли сыночек под извозчика.
Коля не отличался крепким здоровьем. Часто хворал, простужался. Вертлявый и легко возбудимый, он быстро утомлялся. Эти свойства он обнаружил еще в момент своего появления на свет. Во чреве матери был беспокоен, толкался, а рождался вяло. Пришлось тащить его щипцами. Так и остались над висками на всю жизнь две вмятинки. Анна Адриановна души не чаяла в своем первенце и год и другой уберегала его от школы, словно от солдатчины. Впрочем, девятилетних в подготовительных классах было немало. Брат Костя тоже пошел в школу а этом же возрасте.
Ребята в гимназии любили Колю. Он не был забиякой и, хотя спуску обидчикам не давал, дрался без особого азарта и совсем без злобы. С побежденными был великодушен, побитый — зла не помнил. К третьему классу он уже не уступал по росту второгодникам, но верховодить склонности не проявлял. Спустившись во время перемены этажом ниже к приготовишкам, он изображал паровоз — с шипением, свистками, с убыстряющимся движением рычагов, представлял японца, скаля зубы и выкрикивая «банзай», превращался в дряхлую, согбенную старуху.
Среди же сверстников неизменно пользовались успехом другие «номера» — шаржи на преподавателей. Коля уморительно копировал латиниста Аннинского, «француженку», историка Круглого и «священную триаду» — законоучителей православного, римско-католического и иудейского вероисповедания: священника Кьяндского, ксендза Пржирембеля и раввина Каценеленбогена. (С началом русско-германской войны число учащихся — поляков и евреев возросло за счет беженцев, которые пользовались льготами при зачислении в учебные заведения.) Особенно удачно пародировал Коля осанистого директора гимназии Толмачева, преподававшего математику. «Толмач» любил принимать внушительные позы, поигрывал пенсне на черной ленте, закладывал руку за борт мундира. Однажды у Коли шла «премьера»: он изображал классного наставника Булатова, обладателя воинственных «кайзеровских» усов. Весь класс — а в нем было более сорока учеников — визжал и хохотал. И вдруг наступила зловещая тишина. «Артист» обернулся и увидел Булатова.
— Ступай выкинь эту дрянь, — спокойно сказал наставник про «усы», заботливо изготовленные дома из кусочка толстой распушенной веревки. На том дело и кончилось. Булатов вел у них русский язык и слыл человеком гуманным.
Учителя хорошо относились к Коле Черкасову, и многие проказы ему сходили с рук. Да и при шутках его подчас нельзя было удержаться от улыбки — в них были искорки подлинного комизма. Даже серьезные его выходки не очень раздражали: озорство, но не грубость, нелепость, но не злокозненность. Коля и дрался-то чаще всего с теми мальчишками, которые подкладывали на сиденья кнопки, брызгали чернилами, издевались над малышами.
Особыми успехами в учении Коля не отличался. Ему явно не хватало усидчивости, при устных ответах мешало заикание. По-настоящему нравились ему природоведение да география. Временами он становился сосредоточенным, аккуратным. Все шаловливое, мальчишеское куда-то отступало. И за две-три недели — чаще они приходились после болезни — он подтягивал запущенные предметы и в конце учебного года, хоть, случалось, и с переэкзаменовками, в следующий класс переходил.
У 10-й гимназии была хорошая репутация. Однако если бы мы заглянули в журнал третьего класса, где в 1915/16 году учился Николай Черкасов, то удивились бы обилию двоечников. К концу года неуспевающими числилось 28 учеников из 46. Восемь из ни:: имели годовые двойки по четырем и более предметам. В каждом классе не меньше трех-четырех ребят оставалось на второй год.
Няня Алена с недоверием приглядывалась к «заиньке», когда тот становился серьезным. Чуялось ей в этом затишье перед бурей. Так оно нередко и бывало. Наступал день, когда в Колю, по выражению той же Алены, «вселялся бес». Бросив ранец в угол и наскоро пообедав, он убегал во двор, где между поленниц так удобно было играть в прятки и казаки-разбойники. Когда в колодце двора темнело, Коля являлся домой — со сбитыми коленками, с занозами и ссадинами на руках. Если отец и мать оказывались в гостях или — что чаще — в театре, то Коля тут же заводил шумную беготню с Костей, Верой и детворой из соседней квартиры. Погони, смертельные схватки, снимание скальпов с «бледнолицых», опять битвы и побеги. Крепостью становился заслон из стульев, снарядами — домашние туфли, диванные подушечки.
