Иван Малютин - Незабываемые встречи
Неожиданно для меня засверкал еще один замечательный талант, смелый, простой и ясный, как солнечный день. Описывая грязь и темноту пошлой обывательской, мещанской жизни, он звал к другой, светлой, разумной человеческой жизни. Это был Горький! Я прочитал первые его рассказы, и сразу же автор стал представляться мне необыкновенно умным, чутким и отзывчивым человеком. А когда узнал его биографию, понял, что не любить его не могу. Жизнь его напоминала мою. У него суровый, жестокий дедушка и мытарства в жизни… У меня сердитая мачеха, от которой я прятался по ночам в погребе с маленькой керосинкой, чтобы прочитать случайно попавшую в руки книжку.
Судьба провела меня мимо школ и прямо из погреба поставила на плоты, на баржи Шексны и Волги, бросила в шумные города, в водоворот жизни и сказала: плыви, борись, отстаивай свои права или погибай.
Иван Петрович Малютин.
И вот как только появились рассказы Горького, я сразу почувствовал в авторе близкого человека… Меня потянуло написать письмо Алексею Максимовичу. Мне посчастливилось познакомиться в Ярославском краеведческом музее с Адамом Егоровичем Богдановичем, родственником Алексея Максимовича. Разговорились о Горьком. Я сказал, что собираюсь давно написать ему письмо, да адреса не знаю…
Богданович тотчас же написал на бумажке адрес Алексея Максимовича и передал мне.
— Спасибо, — говорю, — вам, большое спасибо, только не знаю, ответит ли он?
Получив адрес Горького, я еще долго думал, чем же я его заинтересую? Что ему написать? И решил написать об истории фабрики, на которой работал. Фабрика эта действительно интересна: основана она была ярославским купцом Затрапезным при содействии Петра I.
Собрал я по документам, найденным в архиве, разные сведения и написал большое письмо, такое откровенное и подробное, как будто своему давно знакомому товарищу. Послал заказной бандеролью и брошюру: «Ярославская большая мануфактура».
Отправив письмо, я стал ждать ответа. Ответ пришел очень аккуратно, без промедлений. Почтальон вручил мне также бандероль с книгами: «Дело Артамоновых» Берлинского издания и «Детство» с автографами. В письме Алексей Максимович благодарил за сведения о фабрике и сообщил, что очень интересуется этим вопросом.
В письме он отправил свою фотографию, но ее там не оказалось. Я написал Алексею Максимовичу об этом. А. М. Горький ответил, что это обычная история, и он вышлет новую.
Потом я написал ему, какие книги читаю. Об одной из них он отозвался хорошо. Там говорилось о беспримерной жестокости англичан, которые господствовали в Индии, истребляя мирное население для того, чтобы легче было управлять страной.
Горький в письмах указывал мне, как надо писать, чтобы не получилось, например, так: «Встретил я Якова», а надо: «Я встретил Якова» и т. д. Чтобы получалось четко, плавно и красиво.
Я безгранично был рад этому дружескому отклику и совету, он растрогал меня до слез. Наша переписка продолжалась с перерывами лет восемь, почти до самой его кончины.
В 1934 году мне посчастливилось присутствовать на Первом Всесоюзном съезде советских писателей. Там встретил я много знакомых писателей.
Но особенно интересовал меня Алексей Максимович Горький. Однако встретиться и поговорить с ним не было никакой возможности потому, что он все время был окружен разными делегациями, представителями фабрик, заводов, колхозов, учреждений.
Только кончит с одними разговаривать, как уже другие ждут своей очереди.
И так целые дни.
Отдохнуть ему можно было разве тогда, когда выступал с докладами: говорил он спокойно и не спеша, то и дело заглядывая в тетрадку.
— Я, — сказал он, — не оратор, произносить речи не умею, я вот по тетрадке, — и, ссутулясь, то и дело заглядывая в нее, продолжал выступление.
Скажет какое-нибудь острое шуточное словечко, рассмешит всех, и весь колонный зал ответит громом аплодисментов. Каждый, услышав его шутку, подумает про себя: «Какой он простой, искренний, не гордый человек».
И сразу станет хорошо и легко на душе. Будто вот этой шуточкой приблизил он к себе на самое близкое расстояние, поднял настроение, обострил внимание. Его очень утомляли продолжительные аплодисменты, особое внимание. И вот стоит, ждет, когда перестанут хлопать, а потом начнет махать тетрадкой или рукой и, как только перестанут, скажет:
— Товарищи, надо экономить время.
Однажды был такой случай. Вечером делегаты и гости выстроились в две шеренги от трибуны до выхода на площадь. Всем хотелось повидать Горького. Президиум весь разошелся, а Горького все нет. Дежурный начал гасить свет, сказав, что Горький уже ушел. Но люди не верили и ждали. Наконец они потребовали включить свет, и, только убедившись, что Горького действительно нет, стали нехотя расходиться.
Каждый вечер после заседаний десятки автобусов направлялись в Горки, где жил тогда великий и родной писатель нашей земли.
ВЕСТОЧКА ИЗ БУХАРЕСТА И ПОЛТАВЫ
Однажды в библиотеке подошли ко мне школьники.
— Дедушка, расскажи нам что-нибудь про писателей, с которыми встречался, — попросил один из них.
— Читать любите?
— Любим! — дружно отвечали они.
— А Короленко знаете?
— Нет! — отозвалось несколько человек.
— Рассказ его «Дети подземелья» знаете?
Оказалось, что все они читали этот рассказ, но автора не запомнили.
И я рассказал школьникам все, что знал о Владимире Галактионовиче.
В течение многих лет светлый образ любимого человека, автора многих рассказов, которые пленили меня, жил в моем воображении, а его заманчивые «огоньки» постоянно горели передо мной в сумерках окружающей жизни и звали вперед!
В течение двух десятков лет я думал о нем. В 1910 году решился написать письмо в редакцию журнала «Русское богатство», редактором которого был Короленко.
В письмо я вложил свои стихи, о которых сейчас стыдно даже вспоминать.
Ответ на мое письмо несколько задержался. Владимира Галактионовича в Петербурге не было, он выехал в Румынию и находился в Бухаресте.
Мое письмо из «Русского богатства» переслали туда, оттуда он немедленно ответил в Курган.
Радость моя была беспредельна. Я, словно опьяненный, долго ходил по пыльным улицам Кургана. Потом я очутился на обрывистом берегу Тобола, присел там на бревно и вновь перечитал письмо.
Две недели назад оно было еще там, в далеком Бухаресте, на столе у любимого мною человека, который склонялся над ним и писал вот эти дорогие строки.
Первое письмо от Короленко обрадовало меня и огорчило: обрадовало потому, что я не ошибся в человеке, в его чуткой и отзывчивой душе, а огорчился от того, что мне было стыдно за стихи, посланные писателю.
