Гарри Табачник - Слава не меркнет
то просто утром, как говорили, «понюхают» воздух через форточку: «Сыроват. Значит, полетов не будет.
Можно спать». [18]
И в то утро хлестал докучливый дождь, превращая аэродром в вязкую глину.
Приказов оказалось немного, и читать их скоро кончили. Летчики коротали время — кто играл в
шахматы, кто просматривал газеты, а кто просто «травил баланду». Впереди был долгий скучный день.
Занять его было нечем.
Смушкевич сидел в стороне. Его темпераментной натуре была явно противопоказана эта скучная, наводящая дрему обстановка ничегонеделанья. Он просто не умел ничего не делать.
— Ну вот что, — сказал он, обращаясь ко всем в комнате. — Так дальше продолжаться не может. Скучно
так жить. Да и ни к чему нам, летчикам, терять драгоценное время. Раз летать пока не можем, будем
учиться.
Так появились в Витебской бригаде «уроки Смушкевича», как стали называть летчики свои ежедневные
занятия.
Конечно, странно было бы, если бы сразу и всеми они были встречены с восторгом. Уж очень
непривычно и неожиданно это было. Привыкали постепенно и с трудом.
На этих занятиях изучались и теория полетов, и тактика воздушного боя, и техника. Все это было
безусловно необходимо. Но помимо этого была еще одна сторона «уроков Смушкевича», которая
сказалась значительно позднее, но которую он несомненно имел в виду. В конечном счете от нее зависело
все.
Сразу же после своего прибытия в бригаду Смушкевич занялся тщательным изучением уклада жизни
летчиков. Внимательно наблюдал за всем, что происходит, что-то помечая в своем блокноте. Потом его
привыкли видеть с этим блокнотом везде, куда бы он ни приходил. [19]
И если перелистать его страницы, то мы узнаем, что занимало мысли комбрига.
«Вчера наблюдал за полетами. Бросилось в глаза нежелание, с каким собирался в воздух П. Помню, когда
он два года назад только пришел к нам из училища, его нельзя было удержать на земле...
После полета отозвал его в сторону. Спрашиваю, в чем дело. Мнется... «Отлетали положенное?» «Так
точно». «Так что же?» «Да разве это полет? — отвечает. — Просто «галочки» кому-то в журнале
поставить надо. Что делаешь в воздухе, никого не интересует. У меня горючего на четыре-пять часов.
Свое задание я выполняю за два. Но сесть не могу. Вот и «утюжу» небо, пока время не выйдет.
«Отутюжил» положенные часы, выложили на «Т» твой номер — можешь садиться и идти гулять. А кому
это надо?»
П. прав. Это никому не надо».
Смушкевич ищет. Вместе со своим штабом он начинает разрабатывать план боевой подготовки.
Старый журнал. На обложке: «План боевой подготовки Витебской бригады на 1933 год».
Выцветшие чернила. Фамилии летчиков. Иных из них уже нет в живых. Но живет каждая клеточка
журнала. Четкий, нарастающий ритм слышится в этих по-военному лаконичных записях...
«Все машины своевременно вышли на «цель»».
«Стрельбу по конусу эскадрильи №... и №... вели успешно».
«Все отряды выполнили упражнения по стрельбе и бомбометанию».
Ни о какой «утюжке» неба речи больше не было. Каждый летчик, каждый отряд, каждая эскадрилья
теперь получали вполне определенное задание.
Попробуй не прийти вовремя к полигону — не успеешь выполнить упражнения, ведь на хвосте у [20]
тебя сидит следующий. Вот тебе и проверка умения ориентироваться, выдерживать маршрут и скорость.
В общем, всего того, что раньше измерялось только количеством проведенных в воздухе часов. А
пробоины в мишенях и в конусе добавляли к этому еще и рассказ о том, как проходит стрельба в полете.
Еще одна запись в журнале: «Летчик Александров успешно установил радиосвязь с аэродромом».
Это было целое событие. Неподалеку от штаба находилась машина с радиостанцией. И всего в
нескольких километрах от нее был самолет. Смушкевич сидел возле радиста. Грохотом, треском, свистом
откликался на позывные эфир. И вдруг... Та-та-тата. И еще раз: Татта-тат-та... Сомнений быть не могло: кому-то удалось прорваться.
— Здорово! Молодчина! — радовался Смушкевич. — Это большая удача.
Их было совсем немного на первых порах, чей голос удавалось услышать в эфире. Авиация еще только
освобождалась от немоты.
Все это было подготовкой к самому главному, чего хотели добиться витебцы, — летать в любых
условиях, как на войне.
В то время уже многие летчики понимали, что боевые условия не дадут никаких скидок на холод и
непогоду, что рано или поздно техника преодолеет и эти барьеры на пути в небо. Но надо, чтобы они, летчики, тоже были готовы к этому. Заслуга Смушкевича не только в том, что он понимал это, но и в том, что у него хватило смелости от слов перейти к делу. .
Утром в квартире Смушкевичей раздался звонок. Открыв дверь, Бася Соломоновна увидела целую
делегацию женщин.
— Мы к Якову Владимировичу, — заявили они.
— Входите. [21]
— Вы уж, Бася Соломоновна, будьте нашим союзником, — перебивая друг друга, заговорили женщины.
— Правда, выручайте... Сколько гарнизонов объехали, а такого нигде не было.
— А в чем дело? — спросила жена Смушкевича.
— Да в лагерях этих... Мало ему полетов днем, так он и ночью придумал. Лета не хватать стало — давай
зимой теперь.
Жена командира молча слушала женщин. Где-то в глубине души, как и каждая женщина, которая хочет, чтобы ее муж был подольше дома, с нею, с детьми, она была с ними согласна. И до того редко бывавший
с семьей, Яков Владимирович теперь оставался дома еще реже. Но, хорошо зная мужа, она понимала, что
иначе он не может, что говорить с ним бесполезно. Не будь этого — не была бы счастлива их жизнь. Но
как все это объяснить им?
— А Якова Владимировича нет, — сказала она. — Уехал.
— Куда?
— В лагеря...
Женщины смущенно затихли. Выходит, и жене командира бригады не легче.
А в лагерях дни до предела насыщены учебой, работой, полетами. Под аэродром решили использовать
замерзшее озеро Лесвидо. Моторы отогревали горячей водой, которую подвозили в установленных на
санях бочках. Их почему-то прозвали «гончарами». Отогревшись, моторы подавали голос. Самолеты
уходили в небо.
Смушкевич, как и все летчики, жил в палатке. Вставал он, наверное, раньше всех в лагере, с
удовольствием до красноты растирался снегом и свежий, бодрый приходил на озеро к началу полетов. Он
[22] был доволен. То, что задумал, претворялось в жизнь. Это натолкнуло его на мысль пойти еще
