Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
В трубке наступило молчание, а потом испуганный голос его секунданта сообщил:
– Он убит…
– Жаль, – сказал я. – Это был чистый ангел, а не человек.
1971
What about?
9 декабря
Вот такой вот эбаут.
Целый день сегодня думаю, что бы такое написать о поездке в Москву, Тенетах и мыслях по этому поводу.
Мысли самые скверные, надо сказать. Совсем не по поводу церемонии, она могла быть лучше, в принципе, но Делицын сделал даже больше, чем позволяли ему силы и средства.
А скверные мысли по поводу бытования литературы в Сети.
Начну издалека. Когда 20 лет назад я начал ходить в рок-клуб, слушать музыку, встречаться с музыкантами и их окружением, писать об этом, культуртрегерствовать в неро́ковой среде, меня прежде всего привлекала необычайная ЖИВОСТЬ этого явления. Сходное ощущение я получаю и здесь, участвуя в жизни т. н. сетевой литературы. Ибо это литература чрезвычайно ЖИВАЯ. И в ней, как и в музыкальной среде, есть немало способных и некоторое количество действительно талантливых людей.
Однако дальнейшее сравнение будет не в пользу литературы. Если рок-музыка была знаменем поколения, средством обозначить свою самостоятельность, средством протеста, в конце концов, то литература Интернета не стала знаменем Интернета, не стала НАШЕЙ литературой для тех, кто полжизни проводит за компьютером.
Дело не в компьютерах, а в среде. Интернет-среда очень активна, интеллектуальна, молода. Она читает книжки! Читает книжки, да. Казалось бы, должна болеть за своих, за те книжки, которые написаны такими же, зачастую приятелями и друзьями. Но где они, команды фанов, толпы поклонниц, которые бросаются на каждую публикацию, книгу, выступление кумира? Не вижу я их. У БГ поклонницы ночевали на лестнице под его дверью. Я не к тому, что нужно идти ночевать на лестницу к Горчеву. Но почему на церемонии были практически только литераторы и несколько журналистов? Где читатели, те самые, которые в тот же вечер заполняли всевозможные «Пироги» и «Дрова», наслаждаясь интеллектуальной беседой?
Почему у сетевой литературы нет среды, кроме самих авторов?
Возможно, я задаю наивные вопросы. Но до тех пор, пока писатели не станут голосом этой молодой интеллектуальной толпы, ничего не случится. А хотелось бы. Потому что неужели не надоело обсасывать Пелевина, Пригова и Сорокина, когда рядом погибают в безвестности известные весьма узкому кругу Горчев, Фцук, О'Санчес, Цунский и добрый десяток поэтов, которые заткнут за пояс любого офлайнового стихотворца?
Срочно нужен читатель! Срочно нужен критик! Писатели у нас уже есть.
Володин
17 декабря
Умер Александр Моисеевич Володин.
Один из самых человечных писателей нашего времени.
Про него всегда и все говорили: какой милый и прекрасный человек. И несмотря на то что он был действительно большим писателем, человеческое в нем перевешивало. Редко про кого из литераторов так единодушно судят.
Мне посчастливилось с ним познакомиться лет тридцать назад в журнале «Аврора». Был какой-то редакционный вечерний междусобойчик, куда оказались втянутыми все находившиеся в редакции люди. Выпивали в кабинете главного. Я оказался рядом с незнакомым седым и хрупким человеком. Мы с ним чокались, улыбаясь, потом я спросил, как его зовут. Он ответил: Володин.
Ну, конечно, я тогда уже прекрасно знал, кто такой Володин.
Уже тогда он казался мне старым человеком, а было ему немного за пятьдесят.
Это было зимой. Мы вышли из «Авроры» вместе, и я сказал, что провожу его до дома. Так под ручку и пошли, потому что держась друг за друга нам было легче идти.
В троллейбусе нам встретились какие-то люди – парень и девушка. Они усиленно кланялись Володину, и он им тоже. Я подумал, что это его знакомые.
Вышли из троллейбуса уже вчетвером, вошли в подъезд. Володин стал проявлять признаки беспокойства. Дошли до его дверей, и тут Александр Моисеевич, страшно смущаясь, как-то выдавил из себя: а вы, собственно, к кому? Кто вы, собственно?
Они тоже смутились и сказали, что просто вот хотели выразить ему свою любовь. И раскланявшись, удалились.
Мы вошли в квартиру на Большой Пушкарской, в одной из комнат которой стоял пинг-понговый стол. В квартире никого не было.
– Сейчас мы будем играть в пинг-понг, – объявил Володин.
И мы действительно взяли в руки ракетки и стали играть. То есть стали подавать по очереди, потому что никто из нас не мог попасть по шарику после подачи. Тем не менее это нам очень нравилось, и мы смеялись.
Потом Володин сказал:
– Саша, вот в том шкафчике есть бутылка портвейна. Но его от меня запирает жена. Вы не смогли бы его открыть?
Я сказал, что нет ничего проще, – и открыл. Кажется, он не был даже заперт, потому что далось мне это чрезвычайно легко.
– Саша, вы гений! – провозгласил Володин, и мы стали пить портвейн, закусывая найденными в холодильнике котлетами.
Потом мы много раз встречались в разных местах: в Репино, в Союзе писателей, а последний раз на 80-летнем юбилее Александра Моисеевича. И каждый раз, встречаясь, он спрашивал:
– Помнишь, как мы играли в пинг-понг?
Я-то не забыл.
Удивительно, что он это помнил.
Мир его праху.
Самый тупой Новый год
December 24th
Это был новый 1960-й.
Мне вот-вот должно было исполниться 19 лет.
Я тогда учился в МАИ на радиотехническом, на 2-м курсе.
Не пил вообще ничего, потому что был Большой Спортсмен. То есть не очень большой. В масштабах института.
Девушки, как ни странно, тогда у меня не было. Я вообще тогда девственником был. Такие времена, френды…
Но и девушки платонической тоже не наблюдалось, поскольку та, которую я избрал, предпочла другого. Что тоже странно, признаюсь.
И был у меня друг Валерка, у которого, напротив, девушка имелась. Кажется, тоже платонически. Валерка позвал меня в какую-то компанию к этой девушке, а перед самым Новым годом, ну так часа за 4, девушка его обломала. Поссорились навеки.
И мы остались вдвоем в пустой трехкомнатной квартире моего отца, который в то время служил на Дальнем Востоке, а квартира бронировалась типа, поскольку он был Большой Начальник. Квартира была на Новопесчаной улице, близ метро «Сокол».
Тогда мы героически купили бутылку грузинского коньяка «три звездочки» и один лимон.
Мы решили упиться. Больше у нас не было ничего. Это не гипербола.
И, надо сказать, нам блестяще удалось упиться в полный хлам. Бутылка коньяка с лимоном вырубила нас обоих напрочь, так что я еще лет пять после того не мог даже смотреть на коньяк. Потом привык понемногу.
Так начались шестидесятые.
Свежая мысль
