Евгений Кобелев - Хо Ши Мин
Односельчане любили и уважали Нгуен Шинь Шака. Его редко звали по имени, а величали уважительно «господин доктор». Незадолго до конкурсных экзаменов, где он получил это почетное звание, умерла при родах в возрасте тридцати двух лет его жена, мать Тханя Хоанг Тхи Лоан. Родившийся хилым, ребенок, который был четвертым по счету в семье, прожил недолго. Убитый неожиданно свалившимся на него горем, Нгуен Шинь Шак отправил детей к родителям жены, а сам вернулся в Хюэ. Узнав о крупном успехе на экзаменах своего односельчанина, жители Кимлиена на общинной сходке договорились отвести первому в их деревне фобангу небольшой земельный участок и построить новый дом. Не прошло и месяца, как посреди деревни, между кузницей и общинным прудом, появилось довольно просторное бамбуковое строение под соломенной крышей, мало чем отличавшееся от других деревенских хижин, куда и переехал Нгуен Шинь Шак с детьми.
В комнате, где жил Тхань, вся мебель состояла из гамака, подвешенного к стене, в котором спал мальчик, и грубо сколоченных деревянных стола и скамьи. Небольшой двор, окруженный густыми зарослями бамбука и банановых деревьев, стараниями всей семьи был превращен в настоящий сад. В нем росли арековые пальмы, лимонные и грейпфрутовые деревья и одно большое, раскидистое хлебное дерево с огромными и круглыми, как тыква, шершавыми плодами.
Деревня Кимлиен славилась обилием прудов, где вперемежку с темно-зеленой ряской, густой сеткой покрывавшей их поверхность, то тут, то там поднимались из воды белые и розовые бутоны короля цветов — лотоса. Отсюда и произошло название деревни — Кимлиен, что значит лотос. В прудах водилась рыба, и маленький Тхань любил смотреть по утрам, как односельчане ловили ее сетями, а нередко и сам сидел с приятелями-мальчиками на берегу с самодельной удочкой. В прудах спасались от жары и свирепых мух косолапые буйволы, из воды торчали только их черные морды с умными печальными глазами. На крупах у буйволов важно восседали крестьянские мальчишки с неизменными бамбуковыми свирелями в руках.
Любовь к песням юные жители деревни Лотосов, как и других деревень этого края, впитывали с молоком матери. Нгеанцы убеждены, что гордость вьетнамской классической литературы Нгуен Зу стал великим поэтом потому, что родился и рос в мире нгеанских песен и частушек, еще в детстве овладел сложным искусством импровизации. Большой любовью у жителей этих мест пользуются старинные народные песни, особенно колыбельные, воспевающие родную природу, любовь к своему краю, к родине. В детстве Нгуен Тат Тхань не раз слышал эти песни. Его тетка была известной в уезде певуньей, и ее даже приглашали петь в другие уезды.
2Жили в деревне Кимлиен крайне бедно. Пахотной земли не хватало, в среднем на душу населения ее приходилось всего по три шао[3]. И почти вся она была сосредоточена в руках нескольких богатых семей. Основную массу жителей деревни составляли бедняки арендаторы. Вечно голодные и оборванные, они за неимением одежды почти круглый год ходили в трусах, из-за чего деревню Лотосов чаще называли в округе гораздо менее поэтическим именем Бесштаново.
Бедность и страдания Тхань видел вокруг себя каждодневно. С крестьянина драли три шкуры чиновники, приезжавшие собирать многочисленные, к тому же постоянно растущие налоги, не знающий границ в своем лихоимстве нотабль — общинный староста — и, наконец, деревенские богатеи.
Да взять хотя бы семью соседа, дядюшки Дьена. Сколько раз в году она могла позволить себе сытно поесть? Наверное, только в дни тэта — праздника встречи Нового года по лунному календарю, когда крестьяне резали последних поросят и кур, покупали рисовую водку, чтобы хоть раз в году погулять вдоволь и забыть на несколько дней о полуголодной жизни. При виде того, как бедно живут в родной деревне, как часто и надолго уходят разорившиеся односельчане в город на заработки, где подчас терялся их след, Тхань вспоминал роскошные экипажи высокопоставленных тэев в Хюэ, куда его возил отец, расшитые золотом и драгоценными камнями наряды императора и его свиты в дни весенних гуляний и на празднестве жертвоприношений к алтарю Неба и Земли, что возвышается на живописном холме к югу от столицы. Почему же так несправедливо устроена жизнь?
Тхань рос очень впечатлительным ребенком. Чужие страдания и горести ранили его сердце больнее, чем собственные. Пожалуй, самым сильным потрясением, оставившим глубокий, неизгладимый след в его душе, стали трагические события, связанные со строительством ненавистной «дороги Кыазао».
Кыазао — ущелье в горах верховьях реки Голубой на вьетнамо-лаосской границе. Через это ущелье сквозь непроходимые джунгли, где редко ступала нога человека, должна была пройти дорога, чтобы связать Лаос и западные районы провинции Нгеан с побережьем Тонкинского залива. Приступив к строительству, колониальные власти ввели в провинции всеобщую трудовую повинность. Всех мужчин в возрасте от 18 до 50 лет силой сгоняли на стройку. Условия жизни там были невыносимыми: сырые, заболоченные джунгли, дикие звери, змеи и ядовитые насекомые, душный, смрадный воздух. Рабочие жили впроголодь, спали прямо на земле в лесу, их нещадно били надсмотрщики. Многие крестьяне из деревни Лотосов и окрестных сел, угнанные на стройку, так и сгинули в тех страшных краях; другие же вернулись домой похожими на призраки, измученными тропической лихорадкой и ревматизмом. Они рассказывали односельчанам, как умирают в Кыазао от лихорадки и непосильного труда и умерших хоронят, завернув в циновки, потому что не хватает гробов.
Дни ухода односельчан на стройку в Кыазао ассоциировались в сознании впечатлительного Тханя с похоронами. Так же убивались женщины, терзали душу стенания плакальщиц. Провожать несчастных выходили за околицу почти все жители деревни. Вместе с другими сверстниками Тхань стоял на обочине проселочной дороги и смотрел, как тянутся по ней группы оборванных людей и в воздухе тают звуки заунывных песен. Одна из них особенно запала Тханю в душу:
Огромны Пурпурные горы,
Бездонно Великое море,
Король Аннама продался тэям,
Обрек народ на страданья и горе.
Однажды ночью Тхань проснулся от невообразимого шума. Глухо и тревожно гремели тамтамы, слышались причитания женщин, заливистый лай собак. Из окна было видно, как то в одном, то в другом конце деревни мечутся, словно в феерическом сне, дымные факелы.
— Отец, что это, что происходит? — испуганно воскликнул еще полусонный мальчик.
— Успокойся, сынок. Видит бог, опять, наверное, поймали какого-то несчастного, — тихо отвечал отец. Он гладил сына по голове, стараясь унять волнение, но рука его дрожала.
