Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих художниках
Карл почему-то подумал; «Побывать в Помпеях» и нацелился на губы Юлии. Они были явно привлекательнее любого алого камня. Со всех точек зрения.
Прекрасная Юлия строго нахмурилась.
— Камень! Камень! Три раза!
И Карл слегка коснулся губами алого камня. Три раза.
Остаток вечера они провели в бесконечных разговорах.
Еще не проснувшись, на зыбкой грани сна и бодрствования, Карл почувствовал какой-то странный запах. Пахло чем-то… чем-то вроде серы. Художник довольно часто в своих фантастических снах видел не только яркие краски, но и ощущал запахи. Правда, чаще всего на утро, ничего не помнил.
Не открывая глаз, Карл пробормотал:
— Юлия! Чем так противно пахнет?
И в ту же секунду получил оглушительную затрещину.
3Карл открыл глаза и увидел… прямо перед собой разгневанную молодую женщину, поразительно похожую на графиню Юлию. Наметанным глазом художника Карл сразу же подметил маленькую родинку над верхней губой. У Юлии никаких родинок не было. Да и вообще!
Чертами лица женщина походила на Прекрасную Юлию, но глаза были довольно пустоваты и на шее уже наметились преждевременные морщины. «Простолюдинка!» — машинально отметил про себя Карл и опять закрыл глаза, чтоб досмотреть до конца этот нелепый сон.
Но это был не сон.
— Юлия!? Значит, так зовут потаскушку, к которой ты шляешься каждый вечер! — заверещала женщина противным скрипучим голосом.
Карл открыл глаза. И тут же получил еще одну затрещину. Теперь по левой щеке. Это было уже слишком! Левая щека Карла была неприкосновенна. Еще в далеком детстве деспотичный отец так ударил его за отказ рисовать кубы, что мальчик оглох на левое ухо и всю оставшуюся жизнь почти ничего им не слышал.
Карл рывком приподнялся с ночного ложа. Женщина отшатнулась.
— Ты кто!? — рявкнул Карл.
Женщина испуганно отступила на пару шагов и заплакала.
— Совсем с ума сошел!? Уже не помнишь, как собственную жену зовут! — начала рыдать она. — Что с тобой происходит, Кайл?
«Кайл!?» — молнией пронеслось в голове Карла. «Кажется, я схожу с ума! Только этого не хватало!».
Женщина продолжала верещать своим визгливым, противным голосом что-то о пьянстве и распутстве ее мужа, о несчастных детях, о долгах соседям… Карл почти не слушал. С изумлением и страхом он оглядывался по сторонам. Комната была ему незнакома.
Убогая обстановка производила удручающее впечатление. Здесь явно жил художник, явно в нищете и явно быстрыми темпами пропивал свой талант. Неблагополучие просто бросалось в глаза.
— Как тебя зовут… несчастная? — тихо спросил Карл.
— Ливия. — плача, ответила женщина. В ее огромных, почти «самойловских» глазах, пульсировало неподдельное горе.
«Карл и Юлия… Кайл и Ливия… Ничего себе, шуточки!» — почему-то пронеслось в голове художника.
Он рывком поднялся с постели и направился к окну, чтоб глотнуть свежего воздуха. В комнате отвратительно пахло серой.
Карл подошел к окну, поднял глаза и… застыл от ужаса!!!
Перед его взором, вдали возвышался Везувий! Но без кратера!!!
На месте привычного углубления возвышалась вершина горы.
Стало быть, никакого извержения еще не было!? Стало быть, он, в самом деле, каким-то неведомым образом переместился в Помпеи!? Стало быть, алый камень… Стало быть, его легкомысленное желание исполнилось!? А как же… Юлия!? На Карла навалился животный, панический страх. Каким образом немедленно вернуться обратно!?
Схватив какую-то одежду, Карл опрометью выскочил из душной спальни на улицу.
В городе по-прежнему пахло серой. Даже легкий ветерок со стороны залива не разгонял этот противный запах. Карл заметил, из-под камней мостовой, из трещин почти на каждой улице, тут и там, выбивались с громким шипением струйки явно ядовитого газа. Но многочисленных прохожих это ничуть не беспокоило.
В одном переулке маленький мальчик даже играл со струей газа, накрывал его ладошкой. И отпускал. Газ с еще более громким шипением вырывался из-под земли. Мальчик смеялся.
Некоторое время Карл бесцельно бродил по узким улочкам окраины города. Ослики катили свои тележки, доверху нагруженные овощами и фруктами. Громко горланили рыбаки, разложившие ночной улов прямо на земле в больших корзинах. Мелкие торговцы ласково зазывали в свои бесчисленные лавочки хозяек, вышедших прогуляться до обеда. Повсюду с криками и визгами носились вездесущие дети…
Город жил своей обыденной жизнью.
Немного придя в себя от потрясения, Карл нащупал под мышкой свой походный блокнот, и облегченно выдохнул. За долгие годы привычка повсюду таскать его с собой переросла в инстинкт.
Хорошо было бы все это зарисовать.
И художник Карл Брюллов направился к центру города.
Более всего его поразило, что стены общественных зданий, храмов и многочисленные колонны сплошь расписаны надписями…
«Сбежал пес по кличке Нерон! Нашедшему вознаграждение!».
«А Люцилла извлекает из своего тела звонкую монету!».
«Желаю тебе, соблазнившему мою девушку, чтоб тебя сожрали в горах дикие медведи!».
— Варвары! Дикари! — шептал Карл, разглядывая надписи.
Уже на подходе к самому центру города, Карла вдруг поразило одно обстоятельство. Он не только отлично понимает окружающих, но и сам вполне сносно может объясниться на древне-итальянском диалекте, хотя никогда не изучал ничего подобного.
— Кайл! Как поживаешь? — радостно-тревожным голосом обратилась к нему молодая женщина с лицом графини Юлии Самойловой.
«Еще одна!» — подумал Карл и непроизвольно попятился.
Но женщина, улыбаясь, подошла совсем близко и почти приперла Карла к стене какой-то лавочки.
За руки женщина держала двоих маленьких детей.
— Если б ты женился на мне, а не этой своей… Они были бы твоими детьми…
Дети были, конечно, очаровательными. Спорить было глупо.
— Ты счастлив, Кайл? — допытывалась женщина.
Карл понятия не имел, счастлив Кайл или нет. Скорее всего, нет. Достаточно вспомнить эту… как ее? Ливию. Ту, которую он оставил рыдать в душной спальне. Но причем здесь он.
Карл недоуменно пожал плечами и направился к центру города.
На узкой улочке напротив дверей кабачка «Белый слон» внимание Карла привлекла странная группа. Двое мускулистых юношей, закинув руки отца себе на плечи, осторожно вели его по дороге. Старик еле передвигал ногами, но глаза его поразили художника своей абсолютной ясностью и даже ироническим прищуром.
— Помру, что будете делать? Лентяи, бездельники…
Сыновья не отвечали. Видимо, знали монолог отца наизусть.
