Леонард Гендлин - Перебирая старые блокноты
— Тебе бы, Маша, следовало съездить к Толстым с визитом. А то неловко, право, Татьяна Львовна у нас бывает, а мы не отвечаем.
Он-то к ней совершенно безразличен был и от всех этих разговоров только морщился и отмахивался, но тем более считал нужным соблюдать вежливость.
— Мне самому в ближайшее время не удастся, а ты поезжай. Я прошу тебя об этом.
Для меня слово А. П. всегда было законом и я согласилась. А дело было на масленой. В тот день, когда я собиралась к Толстым, А. П. пригласил к нам на блины артистов Художественного театра. Когда он накануне сказал мне об этом и попросил обо всем распорядиться, я руками всплеснула:
— Ах, господи! А я именно завтра собиралась к Толстым! — Лучше бы мне промолчать и попросту отложить на день задуманный визит, но было уже поздно.
— Что ж, не откладывай больше. Поезжай непременно. Посидишь часик и домой вернешься.
От досады я чуть не плакала. Подумать только: все артисты Художественного театра! Это так весело всегда бывало, И платье у меня новое, от Ламановой, оно так ко мне идет… Сейчас я вам покажу это платье.
Мария Павловна открывает ящик стола, роется в бумагах и довольно быстро отыскивает фотографию; худенькая молоденькая девушка, большеглазая и милая, в платье с высокими рукавами.
— Ничего не поделаешь, надела я это самое платье и поехала к Толстым в Хамовники с одной мыслью в голове: как бы скорей выполнить долг вежливости и поспеть домой.
Приехала я не вовремя — Толстые обедали, и слуга попросил меня подождать. Во время обеда о визитерах докладывать было не принято.
Наконец, появилась Татьяна Львовна. Она мне очень обрадовалась.
— Ах, М. П., как это мило, что вы приехали! Наши будут так рады!
Она потащила меня в сад, на так называемую «горку», где Толстые обычно сидели всегда после обеда. Лев Николаевич очень меня ласково встретил и усадил рядом с собой. Было несколько человек гостей, и шел оживленный разговор, в котором горячее участие принимал и Л. Н. Прислушавшись, я поняла, что речь идет о каком-то светском молодом человеке, студенте белоподкладочнике, который неожиданно для всех постригся в монахи. Толстого эта история, очевидно, очень занимала.
— Я тоже знаю такой случай, — сказала я.
— Да, что вы, М. П.! — оживился Толстой, — и вы лично знали этого молодого человека? — Он сразу же всем туловищем повернулся ко мне.
— Разумеется, знала, — отвечала я. — Я даже однажды с ним на балу танцевала.
— Да? Ну и что? И как же вы с ним танцевали? Какой танец? Он был хорошим танцором? А о чем вы с ним во время танца разговаривали?
Толстой даже кулаки подложил под коленки, устраиваясь поудобнее и буквально забрасывая меня вопросами: «А не было ли тут несчастной любви? А был ли он вообще влюбчив? А из какой он семьи? А каков он из себя? Как одевался? Приятен ли характером?»
Я отвечала, как могла, удивляясь тому, что граф Толстой так любопытен и невежливо настойчив. Отсидев положенное время, я стала прощаться. Меня уговаривали остаться пить чай, но я извинилась и все-таки распрощалась.
— Я провожу М. П. до извозчика, — заявила Татьяна Львовна.
— Нет уж, — сказал Толстой, — я сам провожу М. П. Посажу на извозчика и возьму марку.
Это означало заметить номер пролетки. Так обычно поступали, когда дама уезжала одна. Всю дорогу Л. Н. продолжал настойчиво расспрашивать все о том же студенте.
Я вспомнила об этом случае через несколько лет, когда читала «Отца Сергия»[3]. Этот рассказ Л. Н. прислал мне с дарственной надписью:
«Дорогой Марии Павловне с благодарностью за сюжет. Л. Н. Толстой»…
4.В самом начале 1951 года мне позвонила из Ялты Елена Филипповна Янова — заместитель директора чеховского музея. Два раза она была у нас дома в Москве, один день потратила на изучение архива. Часть материалов, связанных с жизнью и творчеством Чехова, я передал в дар музею.
Е.Ф. попросила меня подготовить фильмографию русских дореволюционных, советских и зарубежных фильмов, созданных по произведениям А. П. Чехова, а также написать краткую историю о чеховских пьесах, поставленных в России и в СССР.
Работа меня увлекла. В архивах Москвы и Ленинграда удалось разыскать редчайшие материалы. 20 апреля я отправил Яновой законченную работу. 10 мая Мария Павловна прислала короткое письмо:
«Дорогой Леонард Евгеньевич!
Огромное Вам спасибо за Ваш труд. Представляю себе, сколько у Вас ушло драгоценного времени.
Мы с Еленой Филипповной будем рады принять Вас в середине июня. Пожалуйста, не стесняйтесь, летите самолетом, билеты в оба конца мы оплатим. В Симферополе Вас встретит машина. К Вашему приезду подготовим гонорар, для этого у нас имеются специально отпущенные средства.
Вы очень хорошо написали о пьесах Антона Павловича, которые шли и продолжают идти в театрах национальных и автономных республик. Спасибо также за присланные афиши и программки.
Обнимаю Вас,
с уважением М. Чехова.
Елена Филипповна шлет Вам огромный привет. 10 мая 1961 года.»
5.Любовь к музыке зародилась у Чехова еще в юности, одновременно с увлечением литературой и театром. В таганрогские годы музыка занимала определенное место в повседневной жизни большой чеховской семьи.
Младший брат писателя, его первый биограф Михаил Павлович Чехов[4] вспоминал: «Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором; отец любил петь по нотам и приучал к этому детей. Кроме того, вместе с сыном Николаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепьяно!»
С детства Антон горячо полюбил степь. Таинственные степные шорохи, пение птиц, далекая песня, различные степные «голоса» — все это жадно впитывал в себя юный Чехов. Здесь он научился вслушиваться в особую волнующую музыку ночной тишины. Позднее все это богатство звуков ожило в его изумительной повести «Степь»[5].
Мария Павловна рассказала, что Чехов очень любил С. И. Танеева[6] и всю жизнь с ним дружил. В его игре он отмечал ясное ощущение формы, сочетавшееся с широкой фресковой манерой воплощения замысла.
Ночь холодная мутно глядит
Под рогожу кибитки моей,
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик звенит,
А ямщик погоняет коней…
Мне все чудится: будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит.
До полуночи пряжу прядет,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поет…
— Это стихотворение Якова Полонского[7] жило в памяти Сергея Ивановича едва ли не с детских лет и сочеталось в воображении с образом нянюшки его Пелагеи Васильевны. Когда у нас в гостях бывал Танеев, Антон Павлович просил его исполнить полюбившийся романс.
