Авраам Шифрин - Первый перевод романа “Экзодус”
В этот момент по противоположной стороне Садового кольца сверху вниз шло такси, я кинулся ему наперерез, сел и сказал водителю: “Давай к Казанскому вокзалу!”. Подъехали мы к багажному отделению, и я обратился к шоферу: “Вот квитанция, пойди, возьми там, пожалуйста...”. Он пошел, вернулся через пять минут с моим чемоданом, а машина с этими типами уже стояла у нас сзади. Положил он в багажник мой деревянный чемодан и говорит: “Я вижу, ты недавно от “хозяина” (это условное наименование лагерей - “хозяин”). “Да, - говорю, - от “хозяина”. “И как долго в Москве не был?” “Да всего, - говорю, - десять лет”. “Ну и ну... Ну, поехали”.
Поехали мы, и я говорю: “Знаешь что, давай поедем в район завода Войкова”. Я решил не ехать туда, где “Экзодус”, не вести КГБ по следу, а поехать к сестре, потому что это нормально - отправиться к родственникам; это никого не удивит.
Едем по Садовому кольцу, и я спрашиваю: “Ты знаешь, куда ехать?” - и адрес ему называю.
- Да, конечно! - говорит. Потом продолжает:
- Ну, и как тебе Москва? Все у нас изменилось после смерти Сталина. Здесь совсем другие порядки.
Меня это страшно взбесило. Я в зеркало заднего вида смотрю, а за нами машина КГБ идет.
- Что, и КГБ изменился? - спрашиваю.
- Ну, конечно! Им теперь такая власть не дана.
- Идиоты вы, живете, как под увеличительным стеклом, и не знаете этого.
-Да ну, брось, чего ты говоришь, все изменилось!
- А ты оглянись, посмотри, что у нас сзади, на хвосте. Он глянул назад и пожал плечами:
- Подумаешь, мало ли машин. Почему ты думаешь, что это КГБ?
- Я не думаю, я знаю.
- Ну, брось ты, посмотри, как я от них оторвусь сейчас, и не увидишь их! - и свернул направо в Марьину Рощу. Начал петлять там по переулкам, по узеньким улочкам, а машина жмет за нами десятью метрами сзади. Он покрутился там минут 5-10 и говорит:
- Ну, ежели б мне кто рассказал, я бы не поверил.
- Теперь поверишь, - зло сказал я. - Езжай по адресу.
Приехали мы в новостроечный район, где жила моя сестра, остановились у подъезда. Сзади, метрах в 20, встала “Волга” КГБ.
Вошел я в подъезд, поднялся по лестнице, позвонил. Открыла мне сестра:
- Боже, что ж ты без звонка, без телеграммы?!
Не хотел вас беспокоить.
Вошли мы. Сестра говорит:
- Ну вот, слава Богу, ты здесь, поживешь у нас месячишко, отдохнешь. Меня опять взорвало:
- Какой месячишко, дал бы Б-г один день продержаться!
- Почему?
- Ну, как ты думаешь, неужели меня КГБ оставит в покое?!
- Ой, глупый, ты приехал в город, где 7 миллионов человек, как они тебя найдут? Они и не знают, что ты здесь. Ругаться с ней мне не хотелось, поэтому я сказал:
- Это у тебя такое мнение, а у меня другое.
Вышел из спальни ее муж Миша. Я попросил его забрать у меня секретные записки, которые я привез из лагеря, и отвезти их по адресам. (Сам я боялся сразу ехать по этим адресам, ожидая каждую минуту, что меня арестуют). Разделся я, распорол швы своей одежды, достал оттуда хорошо спрятанные записки, отдал их Мише. Мы сели завтракать. После того, как Михаил уехал на работу (и отвезти записки), сестра спросила:
- Ну, что ты будешь делать?
- Хочу поехать, прежде всего, на мамину могилу.
- Ну что ты так спешишь, отдохни.
Я ответил: “Не знаю, сколько у меня есть времени. Едем сейчас”.
Мы вышли, пошли к автобусной остановке, за нами двинулась серая “Волга”. Сестре я, конечно, ничего не сказал. Сели в автобус, поехали на кладбище, где похоронена мама. Доехали туда без приключений. Положил я цветы на мамину могилу, вышли мы, и я решил: “Ну что ж, если они меня сразу не берут, значит, у них указание: просто за мной следить”. Впоследствии эта догадка оказалась верной: я прожил в Москве 2-3 недели, за мной ходили агенты КГБ, ночевали у подъезда дома, где я остановился, но меня не трогали. У них явно было задание проследить, не будет ли “шпиён” американско-израильский встречаться с кем-нибудь из своих бывших знакомых. Поэтому, поняв, что меня сразу не возьмут, я поехал к Тюрину. Приехал я к Арнольду, вошел в квартиру, обнялись. Спрашиваю: Ты получил “Экзодус?” - “Да, - говорит, - конечно, вот здесь все лежит”. - “А почему ж я телеграммы не получил?” - “А я, - говорит, -ничего не знал, мне твой посыльный ничего не сказал.” - “Где он?” Он мне дает адрес.
Поговорив с Арнольдом, поехал я, нашел этого моего “сотрудника ОТК”, дорогого человека, который мне сделал такое огромное дело. “Что ж ты, - говорю, - не отправил телеграмму?!” Он говорит: “Понимаешь, меня по дороге в поезде обворовали. Я приехал в Москву без копейки денег и сейчас “стреляю” по рублю, чтобы экзамены сдать и с голоду не помереть. Не было у меня денег на телеграмму.” - “Ну, - говорю, - мне это твое обворование дорого обошлось.” – “Что ты! - удивился он. - Я спокойно привез эти тетрадки.” Дал я ему денег, чтобы он не голодал, поблагодарил его от всей души, и мы расстались.
Подробно останавливаться на моем пребывании в Москве мне не хочется, но вот на что я обратил внимание: везде, где я бывал, у всевозможных людей, которые не видели лагерей, меня встречали как героя дня. Дело в том, что незадолго до этого вышла солженицынская повесть “Один день Ивана Денисовича”, и в Москве среди интеллигенции возник культ лагерников - поэтому меня так встречали. Через несколько дней я распорол еще один потайной шов: надо было отвезти письмо Эдика Кузнецова, который сидел со мной (а впоследствии вновь сел по ленинградскому делу “самолетчиков”). Эдик меня попросил переправить очень, как он объяснил, серьезное письмо его другу Хаустову. И вот я думал-думал эти дни, как это сделать: доверять это письмо я никому не хотел. В конце концов, я пошел в ванную и сбрил бороду - у меня была длинная борода - и вышел к “моим” гебешникам. Они стояли у машины, уставясь на подъезд. Я пошел прямо на них. Они на меня даже внимания не обратили - так резко изменилась моя внешность. Добрался я до Хаустова, позвонил в дверь. Открыла мне его мама.
- Я хочу видеть Виктора.
- Его арестовали час назад и увезли в КГБ.
Так я начал свои свободные годы, а Хаустов начал свою лагерную эпопею на моем месте. Что мне оставалось? Письмо к Хаустову я сжег.
Через несколько дней я закончил свои дела в Москве и уехал. Мне нужно было навестить кое-кого из лагерных друзей, освободившихся раньше, а потом двигаться в ссылку, что я и сделал. Все эти дни в Москве я был под хорошей “охраной” КГБ. Моя дочка Лара, смеясь, говорила: “Ну, я хоть спокойна, что тебя никто не тронет, тебя всегда защитит твоя команда, которая идет по пятам”. Пришлось ее разочаровать: Ты ошибаешься. Если на меня нападут какие-нибудь хулиганы, эти, конечно, вмешиваться не будут”.
