Павел Лосев - На берегу великой реки
– Постой! Степка где?
Доезжачий смущенно затеребил бороду.
– Должно, на псарне. Где еще быть, – неуверенно ответил он и, почтительно кашлянув в кулак, добавил:
– Наказали его тогда оченно по справедливости. Другой бы благодарил, что так легко отделался, а он, вишь ты, обиделся. Благородного из себя корчит.
– Мало ему всыпали, – заворчал отец. – Погоди, я еще за него возьмусь, разрисую спину по всем правилам.
Неслышно прикрыв за собой дверь, Платон ушел. Отец собрал ружье и оглянулся вокруг.
– Ты все еще тут? Почему не спишь? – недовольно спросил он Колю. Тот быстро поднялся и, пробормотав «спокойной ночи, папенька», поспешил в свою комнату. Брат Андрюша давно уже спал, блаженно посвистывая носом. Осторожно, стараясь не разбудить спящего, Коля улегся рядом с ним на постель.
В доме тишина. Но вот где-то скрипуче закуковала кукушка. Это часы в гостиной.
За окнами неслышно падал мягкий, пушистый снег. Он опускался лениво, медленно, и казалось, что ему не хочется ложиться на жесткую, неуютную землю.
Сиротливо приткнувшись к высокому забору господского дома, утомленно спала деревня. Не разбудила ее и пронесшаяся в сторону Костромы запоздалая тройка. Лишь вперебой загалдели галки в вершинах лип.
Монотонно застучала колотушка: одноглазый сторож Игнат вышел на охрану господских владений.
Во второй половине ночи снег перестал сыпать с неба. Но везде уже белым-бело. Низкие густые облака повисли над деревней.
В такую погоду только бы спать да спать под унылое завывание ветра в трубе. Но хозяин дома уже проснулся, спустил волосатые ноги на облезлую медвежью шкуру. Вот он снял со стены изогнутый, потемневший от времени серебряный охотничий рог и приложил его к губам.
Протяжный, хватающий за душу звук пронесся по тихим, объятым сном комнатам, вырвался сквозь окна на улицу. Задремавший было в тесной будке сторож Игнат испуганно вскочил и часто-часто застучал колотушкой.
А нудный звук все нарастал и нарастал. Он проникал всюду, врываясь и в тихую, полную светлых снов детскую. Зашевелились на подушках маленькие головки, звонко заплакал годовалый ребенок, всполошилась старая няня Катерина. Слышно, как она уговаривала малыша:
– Спи, спи, мой голубчик! Закрой глазоньки! Баю-бай! Баю-бай!
Но малыш не успокаивался и плакал все громче. Из соседней комнаты с горящей свечой в руках, вся в белом, как привидение, появилась мать. Взяв ребенка на руки, она ласково качала его, приговаривая:
– Успокойся, мой глупышка! Я с тобой, я здесь! Ребенок постепенно затих. Но хриплый звук охотничьего рога возник с новой силой. Пугливо вздрогнув, малыш теснее прижался к матери…
– Николенька, ты не спишь? – зашептал в темноте Андрюша.
Брат не отозвался.
– Николенька! Слышишь?
– Ну, что тебе? – сонным голосом откликнулся Коля.
– Папенька на охоту собирается.
– Знаю. Спи!
– Не могу. Разве уснешь, когда шумят.
Мальчики замолкли. Не звучал уже и рог. Но зато теперь отовсюду доносились скрип и хлопанье дверей, топот ног. Старый дом сотрясался от глухого гула.
На улице затявкала собака, потом другая, третья – и вскоре несмолкаемый лай заполнил весь двор.
На крыльцо вышел сам виновник ночной суматохи. Он в синей, отороченной мехом венгерке, в смушковой шапке с алым бархатным верхом. В правой руке – арапник.
Окинув зорким взглядом двор, Алексей Сергеевич повелительно крикнул:
– Платон!
И тотчас же во всех углах двора раздалось, как эхо:
– Платон! Платон! К барину!
Откуда-то из глубины двора вынырнул доезжачий. Расталкивая сгрудившихся у крыльца людей, он почти бегом приблизился к барину.
– Все ли готово? Докладывай! – хлопнул арапником по сапогу помещик.
– Как есть все готово, Алексей Сергеевич, – в пояс кланялся доезжачий. – Прикажете отправляться?
– Где Ефим?
– Тут я! На месте! – бодро откликнулся охотник.
– А Степка?
Платон поперхнулся:
– Так что послали за ним.
– То есть как послали? – сдвинул брови Алексей Сергеевич. – Здесь он быть должен.
– То-то и дело, что нету его, – растерянно теребил бороду Платон. – В избу к нему конопатого Семку угнал. Не занедужил ли, чего доброго, Степка…
Алексей Сергеевич презрительно хмыкнул:
– Занедужил? Скажите, какие нежности! Да я его из гроба подниму… Не может холоп болеть без моего разрешения. Скажи, не так?
Левая щека Алексея Сергеевича нервически дернулась, словно кто кольнул ее булавкой.
К Платону подбежал запыхавшийся, усыпанный веснушками парень. Увидев барина, он упал на колени и, еле переводя дыхание, выпалил:
– Нетути! С вечера, бают, Степка не заявлялся.
– Каналья! – злобно сверкнул глазами Алексей Сергеевич. – Сбежал, не иначе сбежал!
– Руки на себя не наложил ли? – неуверенно произнес Платон.
Но Алексей Сергеевич и слушать не хотел.
– Чепуха! Ерунда! – кричал он на весь двор. – Сбежал! Знаю. Давно замышлял, мерзавец. Из-под земли его достану. На дне моря не скроется.
Под разноголосый собачий хор в ворота въезжали верховые охотники. На них, как и на помещике, синие венгерки, только из грубого сукна и изрядно потрепанные, с заплатами на локтях. На головах – высокие, похожие на воинские киверы, картузы с лакированными козырьками. Таких замысловатых картузов ни у кого, кроме некрасовских егерей, в здешних краях не увидишь. Зато обувь у охотников самая непривлекательная: сапоги с оторванными подметками, стоптанные опорки, дырявые лапти.
Опустившись на услужливо подставленный Платоном стул, Алексей Сергеевич раскатисто скомандовал:
– Отправляться! Арш!..
Пестрая свора собак шумно выкатилась со двора.
Вслед выехали верховые. Кто-то из охотников тонким, визгливым тенорком протяжно затянул:
Не пора ли нам, ребята,
Своих коников седлать?
Ему ответил нестройный хор басовитых голосов.
Гей, гей, нам пора
Своих коников седлать!..
А запевала продолжал спрашивать:
Не пора ль коней седлать,
В чисто поле выезжать?…
С каждой минутой голоса удалялись. Затихал и собачий гам.
В доме снова тишина. Уткнувшись носом в подушку, заснул Андрюша. Но Коля не спал. Он слышал, как за стеной, в детской, няня негромко говорила:
– Уехали, матушка-барыня, уехали. Отгалдели, отлаяли… Барин-то напоследки сильно лютовал. Степашку Петрова, вишь, не могли найти. Сбежал, бают, незнамо куда. А барин грозится: из-под земли, мол, его достану. – И няня горестно заохала…
Утром, едва успев открыть глаза, Коля толкнул брата в бок:
– Слышал? Степан пропал.
– Какой Степан?
– Савоськин брат.
