Павел Огурцов - Конспект
— А почему ты учился именно в Германии? — спросил я отца, будучи подростком.
— Потому что хорошо знал немецкий язык, французский — гораздо хуже. У нас в гимназии был очень хороший преподаватель немецкого.
— А почему в Берлинском, а не в каком-нибудь знаменитом университете?
— Не знаю как сейчас, а в то время Берлинский университет был не хуже других, и в нем хорошо были поставлены предметы, нужные для ведения сельского хозяйства.
У отца открылась язва желудка, он вернулся домой, долго болел, снова учился в Харьковском университете, а в 1912 году женился на Ксении Николаевне Кропилиной и оставил университет, как он думал, на короткое время.
Ксения Николаевна Кропилина родилась 10 июня 1892 года в семье священника. Она была второй из шести дочек. Единственный брат умер в гимназические годы. Окончив епархиальное училище, Ксения Николаевна год преподавала в церковно-приходской школе.
— А почему только год? — спросил я, будучи подростком.
— А! Эта работа не для меня. Я стремилась на сцену, но родители этому воспрепятствовали.
Мама рассказала мне, что с моим отцом встречалась у общих знакомых, ее завело, что он не обращает на нее внимания, и она решила, по ее выражению, вскружить ему голову. И вот, зимой с 11-го на 12-й год, когда они возвращались из театра, Григорий Петрович сделал ей предложение. Мама даже сказала, где это произошло: на углу Николаевской и Павловской, возле строившегося огромного, по тому времени, здания, которое после революции стало называться Дворцом труда. Мама ответила, что примет предложение, если на это согласятся его родители. Его и ее родители обменялись визитами, после чего Петр Трифонович не хотел и слышать о женитьбе сына на этой, как он сказал, вертихвостке из поповского курятника. Григорий Петрович готов был жениться и без согласия родителей, но Ксения Николаевна стояла на своем: только с их согласия. Так тянулось несколько месяцев, пока Ульяна Гавриловна не уговорила Петра Трифоновича дать согласие, и он с большой неохотой согласие дал. Свадьба состоялась осенью 12-го года в курском имении. Жили у его родителей на Мироносицкой улице, а на лето выезжали в имение. Оно было ближе к Харькову, чем к Курску.
Ксения Николаевна ко двору не пришлась, отзывалась о Петре Трифоновиче как о типичном купце-самодуре из пьес Островского и лет тринадцать спустя жаловалась мне:
— Вечно приставал, чтобы я чем-нибудь занялась. — И похоже его передразнивала: «А то все гости, танцы, пикники, так всю жизнь и пропрыгаешь». И это при его богатстве.
Григорий Петрович помогал отцу, но не в его коммерческих делах, а в сельскохозяйственных работах, которыми занимался с удовольствием. Думаю, что это было его призванием.
Я родился летом 13-го года. Ко мне были приставлены кормилица, няня и отдельная прачка. Во время болезни у моей постели дежурили бабуся или сиделка. Бабуся меня купала, укладывала спать, баюкала, рассказывала сказки.
Отец хотел отделиться и жить самостоятельно, мама противилась: много ли он заработает? В 14-м году отец нанялся на сахарный завод помощником агронома, договорился с Петром Трифоновичем о регулярной дотации, и тогда мама согласилась жить отдельно, но затем передумала и, забрав меня, уехала к своим родителям, а отец сам поехал на завод.
Вскоре началась война, отца забрали в армию. С незаконченным высшим образованием его могли направить на офицерские курсы, но он не любил военное дело и офицерскую касту и предпочел идти рядовым. Его, как хорошо грамотного, назначили полковым писарем. Отец был трижды ранен — два раза осколком и раз штыком. Раны не были опасными, лечили его в прифронтовых госпиталях, и за время пребывания в армии он ни разу не приезжал домой.
После мобилизации отца мама вернулась к Гореловым, и в 15-м году у нее родился сын. Звали его Женей.
3.
Маму видел мельком, бабусю — постоянно, и говорить начал по-украински. Но только стал говорить — появилась гувернантка-француженка. Рассказывали, что в раннем детстве я одинаково говорил на трех языках — украинском, русском и французском и, если сердился, то когда ко мне обращались на каком-либо из них, я отвечал на другом. Гувернантку не помню и французского не знаю. Много болел, только воспалением легких пять раз. Помню своего постоянного доктора старика Мицкевича.
Во многих семьях хранят в памяти забавные случаи из жизни детворы. Кое-что рассказывали и обо мне.
Старшая сестра мамы Евгения Николаевна, впервые увидев меня, наклонилась надо мной и воскликнула:
— Ах, какой хорошенький!
А я пустил фонтан. Она отскочила и помчалась полоскать рот. Сидел на коленях у бабушки Кропилиной и, перебирая на блузе белые блестящие пуговички, сказал:
— У моєї баби ма гу.
«Гу» означало гудзикiв. Меня ищут не находят.
— Матерь Божия, царица небесная, где же он есть? А из-за кресла раздается:
— Матерь Божия, царица небесная, где же я есть? Болел, лежал, попросил яблоко.
— Попроси по-французски.
— Donner moi la pomme. Реву.
— Что случилось?
— Донэ муа ля пом упало.
Говорили, что я был очень спокойным ребенком — часами, никого не беспокоя, играл сам.
Женя был гораздо живее и подвижнее меня, за ним требовался глаз да глаз.
Лето 19-го года. Мама, Женя и я живем в Высоком поселке на даче у маминой тети — сестры ее отца. Тетя с мужем живут на даче круглый год. Запомнилось мало: молчаливый муж тети в черных очках и с палкой — полковник, потерявший зрение на фронте при газовой атаке; с Женей бегаем по саду; мама и кто-то из ее сестер идут с цветами на железную дорогу встречать белых; мама и ее тетя на веранде дико кричат друг на друга. Потом мы живем в соседнем поселке — Зеленом гаю. Домик с башенкой и двумя высокими стройными елями возле него, они видны с железной дороги. И теперь, проезжая эти места, я подхожу к окну вагона, чтобы на них посмотреть. Здесь мы с Женей налили воду в наши деревянные грузовики и возили их по комнатам — нам нравилось оставлять мокрые следы, похожие на рельсы. Пришла мама и расставила нас по углам. Затем мы живем у Гореловых на Нетеченской набережной. За обедом едим арбуз. Нас с Женей хотят ограничить, но дед за нас заступается: никакого вреда от арбуза быть не может, мы наслаждаемся, взрослые посмеиваются. На другое утро в доме суета: Женя заболел, у него высокая температура и сыпь, а Петю надо отправить к Юровским. Я убежден, что Женя заболел от арбуза.
Петр Трифонович иногда судился по своим делам, и однажды его адвокат — присяжный поверенный, какое-то дело Петра Трифоновича поручил молодому помощнику Сергею Сергеевичу Юровскому. Помощник побывал у Гореловых раз, другой, был приглашен к обеду, познакомился с их старшей дочерью Лизой и стал бывать у Гореловых уже не только по делам.
