Гюнтер Банеман - Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942
– Нет, я здесь еще не был. Вы, ребята, с тех пор как я уехал, успели сменить место дислокации, – ответил я. – Забирайся-ка лучше на мою телегу и покажи дорогу.
Он выбрался из орудийной башни и запрыгнул на корпус моей машины.
– Поверни направо и езжай помедленней, а то помнешь палатки.
Вокруг виднелись только их тусклые очертания – свет зажигать разрешалось только внутри, и притом так, чтобы он ни при каких обстоятельствах не выбивался наружу. Я попетлял среди этого скопища армейских жилищ и вскоре остановился у входа в одно из них.
– Вот ваша палатка, – произнес мой проводник. – Похоже, что там кто-то есть. – Через дырочку в холсте пробивалась маленькая точка света. – Надеюсь, я больше не нужен?
– Нет, не нужен. Спасибо, что проводил, – ответил я, свесив ноги с орудийной башни. – Увидимся завтра. Спокойной ночи! – крикнул я и спрыгнул на землю.
Клапан, закрывавший вход в палатку, откинулся, и на мгновение стал виден свет фонаря – кто-то выглянул на улицу.
– Это ты, Гюнтер?
– Нет, это мой призрак, – ответил я, но тут две руки, высунувшиеся из темноты, схватили меня за плечи и затащили в палатку.
– Да, самый настоящий призрак, негодник ты этакий! Подцепил где-то свору английских броневиков, разогнал ее, а потом стал просить помощи. Ну и поволновался же я за тебя!
Я крутанулся на месте и сбросил руки со своих плеч.
– Это ты-то волновался? – рассмеялся я. – Расскажи это лучше Роммелю. Может, он повысит тебя в звании. – Я рад был вернуться домой. – Как у вас тут дела, Йозеф? – Я взглянул на него и увидел, как на его лице гаснет улыбка.
Это был грубоватый мужчина, много повоевавший, не раз получавший повышение и неоднократно подвергавшийся разжалованию. Рядовой Йозеф Хинц. Это был австриец, прослуживший в армии четыре года, да так и оставшийся рядовым. Чины не прилипали к нему – не успевал он получить звание унтер-офицера, как тут же попадал в какую-нибудь историю и снова становился рядовым.
Я удивленно посмотрел на него.
– Чего это ты скис? – спросил я, расстегивая ремень с пистолетом и бросая его в угол палатки. – У тебя такой вид, как будто кончились сигареты или женщины! – Но тут, заметив два новых плаката с девицами, приклеенные к стене палатки кашей, я засмеялся и показал на них: – Впрочем, я гляжу, дам у тебя хватает. Что это за девицы? Американские киношные дивы или арийские детородные машины? – Произнеся это, я уселся на ящик.
Глаза Йозефа смотрели на меня серьезно. Он сел на другой ящик, стоявший напротив.
– Нет, дело не в женщинах! – Он прожевал эти слова, доставая из кармана пачку сигарет. – Совсем не в них – у нас скоро совсем не останется посыльных! – И он мрачно посмотрел на меня.
Я удивился и почувствовал, как меня охватывает тревога.
– Почему? Ведь на фронте сейчас затишье. Сиди себе и наслаждайся отдыхом.
– Наслаждайся отдыхом, говоришь? Как же, нашему отделению больше делать нечего, как только отдыхать. И все наши посыльные насладились затишьем до такой степени, что я остался совсем один в этой холщовой палатке. Пока ты не вернулся, мне не с кем было даже словом перекинуться. Слава богу, британцам не удалось выпустить из тебя кишки!
Его лицо пылало.
– О чем это ты? – медленно произнес я, замерев на месте.
– Да о том, что от всего нашего отделения остались только два человека – я и ты, – тихо слетело с губ Йозефа.
До меня не сразу дошел смысл сказанного, но, быстро оглядев палатку, я увидел в ней только мои вещи и вещи Йозефа.
– Кто перевел их в другое место? – резким тоном спросил я. – Толсторожий лейтенант Кроне?
Ответа не последовало. Йозеф молча смотрел на меня.
Я вскочил и схватил его за воротник рубашки.
– Товори, кто и куда? – заорал я.
– Они все погибли!
– Погибли? – растерянно повторил я.
Он кивнул:
– Да, все шестеро, а седьмой, наверное, до сих пор плутает где-то в пустыне – вот уже пятый день, – а может, тоже умер.
Я смотрел на него, не веря своим ушам. Он чиркнул спичкой и закурил.
– Я разобью тебе башку, если ты вздумал со мной шутить, – пообещал я.
Йозеф спокойно взглянул на меня:
– Я не шучу. Говорю тебе, все погибли. – Он произнес эти слова безо всякого выражения. – Ганс, Клаус, Фриц, Пауль, Тео, Лео, а насчет Эгона – не знаю. Но я думаю, что он тоже умер. Прошло уже пять дней, как он уехал, и ни словечка, ни знака. Посылали на поиски самолет. Бир-Хакейм не так уж далеко отсюда, а Эгона нет, – закончил он свой рассказ.
– А что случилось с другими? – спросил я.
– Тео и Пауль налетели на противотанковую мину – теперь они вместе с машиной на небесах.
– Где это случилось? – спросил я.
– У форта Акрома.
А я только сегодня утром проезжал мимо Акромы!
– Лео и Фрица разорвало снарядом, выпущенным английским орудием из осажденного Тобрука. Мы нашли только две пуговицы. Ганс напоролся на пулю «макаронника», когда ходил в итальянский лагерь за водой. – Йозеф выдохнул облако сигаретного дыма.
Я с трудом верил своим ушам.
– Хочешь узнать, что случилось с Клаусом? – тихо спросил Йозеф.
Я кивнул.
– Его расстреляли сегодня утром. – При этих словах мне показалось, что я вижу перед собой расстрельную команду.
– Расстреляли?! – воскликнул я.
– Тише, ты, – зашипел Йозеф и зажал мне рукой рот.
Я ударил его по руке и схватил за плечо.
– Ты хочешь сказать, что его казнили?
Йозеф снова кивнул.
– Он застрелил унтер-офицера Хельмута. Они с ним сильно повздорили.
Я потерял дар речи.
– Но кто такой этот Хельмут? – спросил я.
– Да это тот бывший эсэсовец, которого прислали сюда месяц назад из Берлина, ты знаешь его, Гюнтер.
Я кивнул.
– Но как это случилось?
– В чем причина, я не знаю, но Клаус капитально поругался с ним на пляже. Кто-то даже сказал, что Клаус обозвал его «отставным начальником крематория», и сержант выхватил пистолет. Но Клаус оказался проворнее и всадил в него пять пуль.
Все это казалось дурным сном. Йозеф рассказывал ужасные вещи.
– Когда это произошло? – спросил я, опускаясь на ящик.
– Вчера утром. Часовые надели на него наручники. Днем состоялось заседание трибунала, а сегодня на рассвете Клауса казнили, – закончил он.
– Ты видел его перед смертью? – хрипло спросил я.
– Нет – он не захотел никого видеть. Я просил, чтобы мне разрешили с ним поговорить. Но ты знаешь, я даже рад, что он отказался. Я бы не сдержался и перестрелял часовых, чтобы дать ему убежать. Нет, я рад, что он не захотел никого видеть, – задумчиво произнес Йозеф и встал.
Он не хотел, чтобы я видел его лицо, а я не хотел, чтобы он видел мое.
– А как другие к этому отнеслись, Йозеф?
