Всеволод Иванов - Московские тетради (Дневники 1942-1943)
[...] Выставка называется "Великая Отечественная война" [...] Есть улица, взрывы в поле, корабли, взлетающие на воздух, неправдоподобное пламя, - но нет самой настоящей войны, - даже быта нет, улыбки, жизнерадостности - лица у всех исковерканы гримасами, а издали все картины похожи на обложки табачной коробки. Есть несколько правдивых картин о страданиях Ленинграда - и правда, как всегда, побеждает, - впрочем, великолепная ложь тоже побеждает, но в описании Москвы даже нет этой великолепной лжи. Плох П.Кончаловский - "Где здесь сдают кровь". Я вот вижу донора - Николая Владимировича, брата Тамары. Он не работает, а живет на то, что дают по донорской карточке. А не работает он потому, что жена его боится оставаться ночью одна (работать, как инженеру, ему приходится ночью). [...] У ней опухоль на груди. [...] Здесь и любовь плотская, и человечность, и долг перед Родиной. [...] Поэтому картина Кончаловского "Где здесь сдают кровь?" так же далека от крови, как и страстная неделя от подлинных Cтрастей. [...]
Что такое авторитет? Возможность высказывать те мысли, которые остальным высказывать запрещено.
Вечером были на "Фронте", в МХАТе. Пьесу играют три театра сразу вернее, все наличные театры Москвы. Говорят, она в Малом идет лучше, чем во МХАТе, но я этому не верю - уж очень она плоха. Люди, как лошади, разделены на старых и молодых, - и талант молодого не оправдан драматургически. Знание фронтовых дел не помогает, а мешает драматургу, он говорит о наступлении так детально, что не поймешь - о чем они спорят? Пьеса похожа на то множество "производственных" пьес, которых мы видели порядком. Публика сияет орденами. У Немировича-Данченко в комнатке, позади директорской ложи, какие-то герои с золотыми звездами на черных костюмах. Тарасова говорит мне шепотом:
- Я только что с фронта. В 30 километрах от Москвы - стреляют и все движется...
На столе бутерброды с колбасой, вода с яблоками, чай - и даже, когда Немирович, весь от старости в красных пятнах, приказал - помявшись, принесли вазочку с сахаром и поставили перед ним. У стола в сиреневатом френче и штанах стоит Поскребышев, секретарь Сталина. Лицо широкое, монгольские узенькие глаза. Он только спрашивает, но сам ничего не говорит.
Народ очень весел и радостен, словно война окончена. Жена Чагина в черном шелковом платье, а сам он в ватнике. Пастернак сказал о пьесе:
- Если бы пьесами можно было выигрывать сражения, я смотрел бы на нее ежедневно. Но раз нельзя, то зачем ставить?
Билетеры бледные, исхудавшие - здороваются радостно. Что произошло? Чему радуется этот странный, легкомысленный народ? ...
Вышли, и тьма холодная, ветреная, мерзкая охватила нас. От тьмы отделяются, вспыхивая, скользят силуэты машин. За городом - вспышки пламени, но так далеко, что гула выстрелов нет. Вестибюль гостиницы пуст. В лифте, вместе с нами, поднимается юморист Ленч. Он тоже был на "Фронте", но в театре "Драмы".
- Ну как?
- Скучно, - и видно, что так скучно, что он не может подобрать определения.
Кстати о "Фронте". Позавчера Н.Никитин в нашем клубе сказал Тамаре:
- Я хотел прийти к вам сегодня, но дело в том, что сегодня я иду на "Фронт".
Стоявший рядом Пастернак, не поняв его, спросил:
- Как? Пешком на фронт?
8 ноября. Воскресенье
Утром писал рассказ "Русская сказка". День морозный, ясный, безмолвный, - вчера он весь был наполнен рупорами радио.
[...] Вечером - "Двадцатипятилетие советской литературы". Колонный зал. Не больше трети, остальное пусто. Сидит рядом Н.Асеев, курит какие-то сырые сигаретки, которые постоянно тухнут, по другую сторону Эренбург, в меховой жилетке, тяжело дышит и возится с зажигалкой, которая не горит. [...] Фадеев монотонно, как дьячок, читает доклад - кто пишет: перечисляет фамилии (избави бог, кого-нибудь забыть!), тоска смертельнейшая. Я с ним не поздоровался - рассердился, и читал оттого плохо. Кроме того, по залу видно, что я никому не интересен, - да и они мне тоже, ибо пусть литературу вслух читают актеры, а не мы [...] на душе невероятно тягостно. Великая русская литература. В какую пропасть мы сбросили тебя? Возглас патетический - но справедливый.
9 ноября. Понедельник
... Читал Джека Лондона "Рассказы": в каждом почти - слабый человек под влиянием сильного крепнет и делается сам сильным. Вечером пошли к Асмусу. В квартире холодно - и топить, наверное, совсем не будут. Жена Асмуса показывала сшитые ею самой меховые чулки. Дочка сидит в ватнике и перчатках. Пришел Б.Д.Михайлов, в военном, похудевший. Он говорил, что высадка американцев - это демонстрация для нас, т.к. мы можем выйти из войны. Немцы с нами заигрывают настолько, что доклад Сталина - с купюрами, конечно, напечатан в немецких газетах. Что же касается похода немцев на Москву, то немцы пишут, что здесь Сталин поддался английской агитации...
- Будут ли бомбить Москву?
- Нет, зимой не будут, - ответил уверенно Михайлов.
Нас так убедили в невозможности Второго фронта, что весь город, не обращая внимания на высадку американцев в Северной Африке и воззвание де Голля, где говорится, что американцы высаживают огромные силы, - говорят не об этом, а о том, что местоблюститель патриаршего престола назвал Сталина "богоизбранным".[...]
Жена Пастернака просит его привезти касторового масла для светильника. Масла на вечер надо полстакана. Сколько же Пастернак должен его набрать?
10 ноября. Вторник
Днем был у Еголина в ЦК. Долго блуждал по переулку, разыскивал 4-й подъезд, и вид у меня был, должно быть, такой странный, что охранник, проверявший пропуск, долго и внимательно его рассматривал. [...]
Кого бы я ни встречал и с кем бы ни говорил - мой роман никого не трогает. Или я не представляю большой ценности, или же, если представляю, то на искусство всем наплевать! Да, и вообще, об искусстве никто не говорит.
[...] Вечером пришли Н.Никитин, - смирный, потерявший все свое нахальство былое и уверенность, голодный Андроников, сонный, и с жадностью евший хлеб, Б.Д.Михайлов в сапогах и брюках с наколенниками, рассказывавший, как пять суток шли две армии из окружения, как, спеша на спектакль группы вахтанговских актеров, его знакомый капитан наскочил на мину и взорвался. Был дождь - надо было расстрелять часового, что пустил капитана на минное поле - и комполка приказал написать, что капитана разорвало вражеским снарядом. Другой раз разорвало корову, - бойцы стали подбирать мясо. Животные в лесу привыкли к людям, а люди, занятые взаимным истреблением, животных не убивали.
...Михайлов сказал:
- Во всем доме сейчас нет котов, и я оставляю на столе хлеб и масло, мыши не трогают, убежали. У меня на квартире 4 градуса тепла. Ночую в Информбюро в бывшей квартире германского посла.
