Коллектив авторов Биографии и мемуары - Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
В мое пребывание в Морском корпусе строевой службы не было; правда, что маршировали, но учителем у нас был танцмейстер де Роси. Можно представить себе, что это за маршировка была! Что некогда существовало фронтовое образование в Морском корпусе, то на это было доказательство в ротных амуничниках, где хранились ружья и очень красивые каски.
При мне установлен был новый мундир для морских кадет. Он был двубортный темно-зеленого сукна, с дутыми пуговицами; на эполетах — вышитые золотом якоря, исподнее белого сукна, длинные сапоги и треугольная шляпа. Голову пудрили и носили косу. В домашнем костюме перемена была только в том, что вместо длинных сапог носили башмаки и головы не пудрили. Я застал еще старинный мундир, который донашивали. Он был также темно-зеленый, но с белыми отворотами.
Белье переменяли два раза в неделю и вообще за опрятностью строго смотрели. Всякий день поутру дежурный офицер осматривал кадет, и горе тому, у кого найдется какая-нибудь неисправность в одежде! Оставить без булки (это был обыкновенный завтрак, и булки эти были вкусны) было легким наказанием, а то и розги. Особенно был нещаден Елисей Яковлевич Гамалея, который после Мамаева был нашим ротным командиром. Дня субботнего трепетали все те, которые в продолжение недели кому-либо из своих учителей плохо отвечали, и поэтому дежурная комната в субботу наполнялась кадетами, и считалось необыкновенным счастьем, если кто оттуда выйдет не высеченным.
Кормили нас дурно: негодная крупа в каше, плохая говядина нередко подавались на стол, и притом в меру отпущенный хлеб приводил в отчаяние наши молодые желудки. Смело могу сказать, что все шесть лет, проведенные мною в корпусе, были временем строгого воздержания в пище, исключая тех дней, когда в дни отпусков, по неточному расчету эконома, поставят лишние приборы; тогда, кто попроворней, прибор этот приберет к себе на колени и воспользуется двойной порцией. У нас была всеобщая ненависть против эконома, и его клеймили именем вора и на стенах корпуса, и даже на деревьях Летнего сада.
Дежурные офицеры показывались в камеры в известные часы, а в остальное время внутренний порядок лежал на старших и подстарших, которые выбирались из гардемарин; лучшие из них производились в унтер-офицеры. Офицеры редко бывали с кадетами, от этого в ежедневной их жизни было много произволу.
Как в обществе неустроенном, где нет строгого полицейского надзора, преобладает физическая сила, так и у нас кулачное право развито было в высшей степени. По вступлении моем в корпус мне надобно было стать в ранжир по физической силе, и потому выбран мне был сперва один, а потом другой соперник. С обоими поочередно я обязан был выдержать бой на кулаках: одного я одолел, а другой меня поколотил, и из этих двух битв выведено было весьма логичное заключение: «Все те, которые подчиняются силе поколоченного мной кадета, починяются и мне; напротив, те, которые сильнее поколотившего меня, суть мои повелители, и я обязан им повиноваться, под страхом быть поколоченным». Бывали случаи, что за невинно угнетаемого вступались богатыри ротные, но это редко случалось, и все мы жили в беспрерывной междоусобной войне до производства в гардемарины. Достигнув до этого вожделенного чина, у кадета прежние дикие замашки смягчались; показывались понятия о чести — и прежде бывший дикарь стал походить на человека. Впрочем, у этих молодых людей кроме уваженья к силе физической были и свои хорошие свойства. Они не терпели слабодушия, лукавства, похищения чужой собственности и провинившихся в подобных проступках наказывали жестоко. В этой спартанской школе было и свое хорошее: здесь закаливали характер в твердую сталь; здесь получалось омерзение ко всему низкому, и я уверен, что на многих моих товарищей это воспитание благодетельно подействовало; утвердительно могу сказать о себе, что оно мне принесло большую пользу.
С производством в гардемарины понятия мои расширились. Первый поход мой был на 110-пушечном корабле «Гавриил» под командой капитана 2-го ранга Чернявина, недавно принятого из отставки. <…> Флот, выступивший в мае месяце 1808 года под командой адмирала Ханыкова, состоял из девяти линейных кораблей, пяти фрегатов и нескольких малых судов. Цель похода этого была истребление шведского флота[2]. После долгого плавания наконец нашли этот флот, усиленный двумя английскими кораблями, и вместо того, чтобы вступить с ними в бой, адмирал наш заблагорассудил уйти от врага. В боевом порядке, который мы имели в тот вечер, когда увидали шведско-английский флот, «Гавриил» был задний, ближайший к неприятелю корабль.
На рассвете оказалось, что не «Гавриил» задний корабль, а «Всеволод», самый плохой ходок из всего флота, и очень близко от него два английских корабля; шведский же флот на горизонте. Когда посветлело, то «Всеволод», сблизясь с одним английским кораблем, открыл по нему огонь. Другой английский корабль вскоре атаковал «Всеволод», и таким образом наш корабль был поставлен в опасное положение между двумя английскими. В это время на нашем флоте вот что происходило: адмирал дал сигнал «Гавриилу» спуститься на неприятеля. Капитан наш ослушался приказания. Начальник дивизии контр-адмирал Моллер на своем корабле «Зачатие Св. Анны», спускаясь на неприятеля и репетируя сигнал адмирала: «Спуститься „Гавриилу“», — проходя мимо его, выстрелил под корму ядром, что считается во флоте самым строгим выговором. <…>
Адмирал приказал фрегату «Феодосий Тотемский» взять «Всеволода» на буксир. Фрегат этот скоро оставил буксир, оправдываясь, что кабельтов лопнул, но слухи носились, что он обрубил его, и таким образом «Всеволод», израненный в бою с двумя кораблями, был предоставлен своей судьбе. Флот между тем уходил в Балтийский порт, куда благополучно вошел бы и «Всеволод», но имея повреждение в рангоуте <…> был отделен от флота. Ночью посланы были баркасы для провода «Всеволода» ко флоту; но атаковавшие «Всеволод» в это время все те же два английских корабля несколькими выстрелами картечью разогнали наши баркасы.
Завязался сильный бой между нашим и английским кораблями, который кончился тем, что англичане абордировали «Всеволод» и взяли его.
«Всеволод» был так избит в этих двух кровавых схватках, что не мог быть тронут с мели, на которой он сидел, и потому англичане, взяв с корабля команду, на другой день поутру рано зажгли его. Чрез несколько часов последовал взрыв сперва малой, а потом большой крюйт-камеры.
Во все это время я сидел на «Саленге» и смотрел на эту печально-величественную картину.
Вот первый мой шаг в военном деле — эти обоюдные выстрелы с нашей стороны и неприятельской были моим крещением огненным. Трусость во мне не обнаружилась никаким признаком. Я не имел этого чувства самосохранения, не укрывался от опасности; напротив, мной овладело какое-то любопытство, мне хотелось видеть, что делается. По расписанию к бою я назначен был командовать в нижнем деке четырьмя пушками, но охотно согласился поменяться местом с товарищем своим, который имел назначение на баке, месте совершенно открытом. Это я сделал потому, что с бака все видно, тогда как на палубе не многое можно увидеть.
