Александр Девятьяров - Земля под крылом
- Ничего, молодушка, дым да спирт человеку не вредят. Говорят, проспиртованный век лежит в могиле, а потом достают его как живого, в целости и сохранности.
Бас продолжал:
- Даже пуля в лоб попала, а он все бежит - флягу спирта выпил. Фашисты, они всегда так: насосутся, а потом прут.
- Ох, когда же все это кончится.
Молодой задиристый голос отозвался на ее причитание:
- Вот мы приедем, сразу дадим фрицам. Бас усмехнулся:
- В штаны не наклади.
- Помолчи, батя. Залез в угол и помалкивай. Ты, наверное, и на передовой больше в обозе отлеживался.
Батя-бас ответил не сразу:
- Сосунок ты. Не видел еще, как кишки свои на кулак наматывают, вот и блеешь, словно овца, - ни толку, ни разума. Нам, как я понимаю, воевать еще долго. Фрицы, они пока еще сильны. А сосунок этот тоже, наверное, научится от мин прятаться, если, дай бог, минует его пуля.
Мы с Дигелевым больше стояли у дверей: все-таки так было свежее. Но разговоры вязли в ушах. Мы понимали, более того, были на стороне молодого задиры - как так, чтобы мы, приехав на фронт, не добились перелома всей войны - у нас техника, умение и мы, конечно, заставим фашистов или сдаваться, или удирать. Но, с другой стороны, мы верили и басистому солдату - война еще продлится немало, много придется пролить крови, чтобы прорваться в небо Берлина. Но так свежи были в памяти результаты Курской битвы, когда фашисты оставили на ржаных полях русской земли тысячи танков, усеяли их своим" трупами, вспороли остатками самолетов со свастикой. Наконец, наши войска, начав наступление северо-западнее Белгорода, освободили Харьков. Еще в Москве мы наблюдали артиллерийский салют в честь освобождения второй столицы нашей Украины. Так было завершено крупнейшее сражение Великой Отечественной воины, и ходе которого была разгромлена главная группировка фашистов.
В разговорах и думах, в негодовании но поводу частых остановок мы добрались до Старого Оскола. Там не повезло. Оказалось, что наша часть перебазировалась под Харьков и добираться туда надо попутными автомашинами. Но первая машина провезла совсем немного, ушла в сторону от нашего маршрута. В селе заночевали, а утром все-таки поймали попутную "полуторку". Правда, она была перегружена ящиками с минами, но шофер все же согласился взять нас,
- Откуда катишь? - спросили его. Молодой разбитной шофер, глаза которого покраснели от бессонницы и напряжения, ответил:
- Из-под Воронежа. Ночью выехали. Отмахали шестьсот километров.
- Под Харьков?
- Ага. Ну, лезьте, товарищи командиры, в кузов. Если ничего не случится, то доставим нас до места.
Но мы задержались. Рядом ocтановились несколько автомашин, идущих со стороны фронта. У головной собрались офицеры, в основном женщины, из кабин вылезли шоферы, чтобы размять ноги, появились медицинские сестры, кто с котелком, кто с флягами устремились к ближайшему колодцу. К нашему водителю подошел шофер, попросил:
- Земляк, нет ли закурить. Со вчерашнего дня мучаюсь.
Прикурив самокрутку, он глубоко и с удовольствием затянулся раз, другой.
- Ну, кажется, полегчало. Без курева нам, шоферам, никак нельзя - того и гляди заснешь за баранкой.
Повылезали и некоторые ходячие раненые, тоже задымили махоркой. Они были еще возбуждены недавними боями, говорили громко, перебивая друг друга. Фронт был близко. Так я впервые встретился с ранеными.
Раньше мы видели их только с высоты, когда проходили под крыльями санитарные поезда. Теперь они встали воочию: у одного перебинтована голова, у второго - рука, которую он поддерживал, как самую драгоценную ношу, третий опирался на самодельный костыль, болезненно морщась, неловко ступая. А в машинах лежали забинтованные по всему туловищу, хрипящие, спеленатые, словно куклы.
Наверное, да, конечно, их не упоминали в победных реляциях, а они сами, своей кровью, подчас жизнью, добывали эту победу не на всем фронте, а у "незнакомого поселка, у безымянной высоты". Но из их подвига складывался общий подвиг народа, из успеха на этой высоте - наша общая большая Победа.
Об этом думалось, когда мы стояли возле остановившихся машин с ранеными.
27 августа мы, наконец-то, добрались до места назначения. Начальник отдела кадров 1-го штурмового авиационного корпуса в тот же день под вечер представил нас командиру корпуса В. Г. Рязанову. Тот только что прилетел с передовой, но успел пообедать, когда мы пришли в штаб-квартиру. Генерал сидел без кителя, в одной сорочке, наслаждаясь коротким отдыхом. Это придало разговору несколько неофициальный характер. Узнав, что мы прибыли с высших тактических курсов усовершенствования командиров эскадрилий, он удовлетворенно завершил беседу:
- Это хорошо. Значит, вы с опытом летной работы. Назначим вас командирами эскадрилий. Давайте входите в строй. Время сейчас благоприятное: истребительная авиация врага противодействует незначительно, зенитная оборона тоже не так уж сильна. Действуйте.
Вестовой из штаба довел меня до полуразрушенного дома, в котором сохранилась одна комната. Здесь я и должен был переночевать.
Немного прибравшись, устроив что-то вроде постели, вышел на улицу, чтобы осмотреться, познакомиться с обстановкой, да и просто подышать прохладным вечерним воздухом. У соседнего большого лд.-шия, также сильно побитого, толпились летчики, механики, мотористы, солдаты аэродромной службы и довольно много местных жителей, главным образом пожилых женщин. А из окон лился мощный и очень знакомый бас:
Вдоль по Питерской,
По Тверской - Ямской...
Подошел ближе. "Ну, конечно же, пост Максим Дормидонтович Михайлов! Как не узнал сразу!" Какой-то летчик объяснил, что идет концерт московских артистов, уже пел Семен Иванович Козловский, выступали другие члены фронтовой бригады. Я попробовал проникнуть в этот необычный "концертный зал", но, увы, он оказался настолько переполненным, что пришлось остаться на улице.
Уже стояла звездная украинская ночь, теплая и относительно тихая. Ее тишину порой нарушал недалекий стрекот авиационных моторов-это наши "кукурузники" - самолеты У-2, или По-2 - улетали на боевое задание, да с далекой высоты иногда доносился протяжный и тяжелый рев немецких бомбардировщиков "хейнкелей", пробиравшихся в тылы советских войск.
Утром проснулся, едва проклюнулось солнце, и сразу отправился на аэродром. Там жизнь уже кипела. У стоянок "Ильюшиных" копошились механики, оружейники, ревели на все голоса моторы, по взлетному полю один за другим промчались два "Ила" и в мгновение растаяли в сумерке рассвета-ушли в разведку. Со стороны фронта отчетливо слышались орудийные раскаты передовая находилась совсем рядом: даже отсюда, с аэродрома, можно было наблюдать, как наши самолеты заходили на цель.
