Александр Девятьяров - Земля под крылом
Однажды (это было зимой 1942 годи) мне и летчику Бондаренко (он являлся старшим) приказали на двух самолетах Р-5 перебросить во вновь организованные авиационные мастерские эмалит, который необходим для ремонта самолетов. Но когда мы сели на конечном аэродроме, я заметил, что на моей машине лопнула откачивающая масляная трубка, масло лилось. Процедура ее ремонта была довольно сложной: надо было снять трубку, слить воду, чтобы не заморозить мотор и радиатор, а после того, как трубку запаяли - привезти горячую воду, залить ее и только тогда запустить мотор. В общем понадобилось для всего этого около двух часов. Бондаренко ждать не стал, улетел обратно. Без меня он улетел с промежуточного аэродрома, куда я добрался к ночи и где переночевал. А утром вручили телеграмму, которой начальник штаба запретил дальнейший полет до особого распоряжения.
Оказывается, Бондаренко улетел к месту назначения вопреки запрещению метеостанции, попал в сильнейший снегопад, сделал вынужденную посадку, угодив в каменноугольный карьер. Конечно, самолет оказался сильно поврежденным. И это в то время, когда мы считали каждую машину больше чем на вес золота. Вполне понятно, что Бондаренко больше не поднимался в воздух.
В нашем летном деле нет мелочей, каждая небрежность влечет за собой порой трагические последствия;
И хорошо бы только для себя. Но неряшливость, неумение сосредоточиться, недисциплинированность ведут часто и к гибели товарища. Это особенно мы ощутили позднее, во фронтовой обстановке.
Боевым курсом
Шел второй год Отечественной войны. Мы перетерпели горечь лета сорок первого, когда фашистская авиация безнаказанно хозяйничала в воздухе, расстреливала с бреющего полета колхозные обозы, уходившие на восток, эшелоны с заводскими грузами и санитарные поезда, когда на приграничных аэродромах мы потеряли значительную часть своих боевых машин, когда над отступающими частями Красной Армии днем и ночью висели эти стервятники "юнкерсы", "мессершмитты", "фокке-вульфы".
Потом наступил декабрь, и голос Левитана торжественно и строго сообщил о московском сражении, об отступлении фашистской армии, о ее первом крупном поражении во второй мировой войне, ко трое стало предвестником краха "тысячелетнего" рейха Гитлера.
Мы задыхались от горечи и гнева, когда летом сорок второго года запылали донские станицы, приволжские поселки и города, на кавказских хребтах появились гитлеровские автоматчики. Сталинград! Хотелось ежеминутно, каждый час, знать, что там происходит, как сражаются наши герои, но Совинформбюро давало скудную ежедневную порцию новостей, которые обсуждали со всех концов и строили свои "гениальные" планы разгрома захватчиков.
Это не только мое мнение, но на этом сходятся пес, кто занимается историей Великой Отечественной войны, - ее очевидцы, историографы, что зима 1941 года, когда развернулась битва под Москвой, и осень 1942 года, когда фашисты прорвались к Сталинграду, Орлово-Курская операция, явились решающими моментами, поворотными пунктами не только событий на советско-германском фронте, но и всего хода второй мировой войны.
Недалеко от нашего тылового аэродрома проходила линия железной дороги и, поднявшись в небо с очередным курсантом, я видел, как один за другим стремительно мчались на запад эшелоны с уральскими танками и пушками, сибирской пехотой. Тихо катились навстречу им скорбные санитарные поезда, стучали на стыках составы с металлическим ломом войны - искоряженные огнем, бомбами и снарядами танки, обшивки самолетов, стволы и лафеты пушек - все, что можно было отправить в жадное горло мартенов, переплавить на сталь и снова воплотить в грозное оружие войны.
Сталинград вверг в траур всю фашистскую Германию, заставил думать сателлитов Гитлера, оглядываться и прикидывать, как бы не угодить на виселицу вместе с "бесноватым". Красная Армия уверенно шла на запад.
А мы все летали в безоблачном небе над полигонами далекого тылового авиационного училища, бомбили макеты танков, огневые позиции "вражеской" артиллерии, учили курсантов отбивать атаки истребителей "противника".
У меня были все данные, чтобы попасть в действующую армию: опыт пилота, навыки работать с людьми, наконец, желание сражаться. Верил, что на фронте не спасую, смогу воевать не хуже, а, может, даже лучше некоторых других. Но, как и многим товарищам, командование отвечало: "Вы нужны здесь, в тылу, чтобы готовить резервы для фронта".
Более того, нас самих учили. Это было правильно, мы понимали, однако подобная ситуация не совпадала с нашими желаниями. Так, в августе 1942 года я попал вместо фронта на высшие тактические курсы усовершенствования командиров авиационных эскадрилий. На мандатной комиссии задали вопрос:
- Не желаете ли переучиться на пикирующем бомбардировщике Пе-2?
Я уверенно ответил:
- Нет. Хочу быть штурмовиком.
Еще в июле 1941 года я впервые увидел самолет - штурмовик "Ильюшин-2", или просто "Ил-2", и с тех пор был покорен его грозной боевой мощью. "Летающий танк" - так называли его не только советские солдаты, но и фашистское командование. Немецкие солдаты и офицеры дали ему еще одно название-"Черная смерть". Штурмовик имел мощную броневую защиту: две 20-37-миллиметровые пушки, два пулемета, восемь реактивных снарядов и до шестисот килограммов бомб, крупнокалиберный пулемет у стрелка.
Мандатная комиссия согласилась со мной, а я никогда не раскаивался в своем выборе, совершив ведущим на "Иле" 91 боевой вылет.
После курсов меня вместе с однокашником еще по авиационному училищу Федей Дигелевым наконец-то направили в действующую армию на Cтепной фронт.
За окнами и дверями уходили назад телеграфные столбы, и ни одного огонька не было видно в ближайших деревнях, на станциях. Не так уж далеко проходила линия фронта, и в ночном небе то и дело слышался прерывистый, ноющий гул моторов фашистских бомбардировщиков. Тогда в вагоне затихали, прислушивались к нему, а когда самолеты проходили дальше, разговоры возобновлялись.
- Третий раз возвращаюсь на фронт, басил кто-то из ближнего угла,-но все равно дойду до Берлина. Они меня, гады, не сломят.
- Да не курите вы, мужики, - просил женский голос. В вагоне в самом деле нечем было дышать. Даже открытая дверь теплушки не могла вытянуть махорочный чад.
- Ничего, молодушка, дым да спирт человеку не вредят. Говорят, проспиртованный век лежит в могиле, а потом достают его как живого, в целости и сохранности.
Бас продолжал:
- Даже пуля в лоб попала, а он все бежит - флягу спирта выпил. Фашисты, они всегда так: насосутся, а потом прут.
- Ох, когда же все это кончится.
Молодой задиристый голос отозвался на ее причитание:
