Федор Грачев - Записки военного врача
На другой день в госпиталь пришло много женщин с узлами, корзинками, мешками, чемоданами. Они несли простыни, наволочки, подушки, одеяла, носки, рубашки. Вилки, ножи, тарелки, стаканы, чашки…
Сдав все это, женщины уходили и вновь возвращались со стульями, тумбочками, табуретками. Одна старушка принесла даже медный самовар, начищенный до ослепительного блеска. Самовар принимать отказывались.
— Да что вы, родимые! — настаивала старушка. — Чай-то будет вкуснее. Не то что на примусе! Не самовар, а голубь! Поставишь на стол — воркует! Возьмите, сделайте милость!
Просьбу уважили.
Народ шел весь день. Оказывается, начальник госпиталя, комиссар и начальник пищеблока рано утром побывали во многих домах и просили помочь новому госпиталю.
Среди женщин я увидел свою вчерашнюю знакомую — Дарью Васильевну Петрову.
— Ну как? Подали заявление?
— Да. Принял. В пятое отделение.
— Значит, вместе будем работать…
— Все обошлось хорошо! — хвалилась Петрова, не обращая внимания на мою реплику. — Это потому, что, как только увидала профессора Ягунова, сразу в ноги ему посмотрела. Верная примета! — судачила Дарья Васильевна.
А вечером в госпитале снова появился Кривитский. На машинах доставлено двести кроватей. Округлил!
— И еще мы привезем мороженицы. Сорок штук, — добавил Кривитский. — На резиновом ходу.
— Мороженицы? — Ягунов вопросительно посмотрел на секретаря райсовета.
— По-моему, в них можно развозить пищу в палаты. Коридоры-то у вас длинные.
— А ведь это идея, Федор Георгиевич! — обрадовался Ягунов. — Сейчас же вызову Мельника и задам ему хорошую баню!
— За что? — спросил Луканин, прислушиваясь к военной сводке Советского Информбюро.
— Не додумался до морожениц!
— А нам такое пришло в голову?
В радиопередаче наступила пауза. Голос диктора как бы осекся.
— Внимание! Внимание! — послышалось из репродуктора.
Началась очередная воздушная тревога. В этот день их было одиннадцать!
Наше здание — это бывший Гостиный двор, построенный в начале прошлого века. Огромный четырехугольный корпус, как и полагается Гостиному двору, опоясан открытой сводчатой галереей.
Перед войной помимо истфака здесь размещались географический, философский, экономический факультеты университета и поликлиника. И вот в таком огромном здании надо было развернуть большой эвакуационный госпиталь. В пять дней! Казалось, это выходит за пределы реальных возможностей.
Все работали круглосуточно. Днем и ночью. Сон накоротке, еда на скорую руку. Время отсчитывалось по числу прокаленных кроватей, вымытых полов, стен, окон (а их — триста пятьдесят три), оборудованных палат, перевязочных и операционные.
Пятое медицинское отделение, куда я назначен ординатором, — это пока что широкий, длинный и просторный коридор, по сторонам которого аудитории и учебные кабинеты.
Врачи нашего отделения разместились в будущей ординаторской, на двери которой надпись: «Кабинет Древнего Египта».
Поставили носилки и поздно вечером стали располагаться кто как мог. Нас было шесть человек.
— Куда же запропастилась Надежда Алексеевна? — беспокоилась начальник отделения Горохова.
— Она у Долина, — ответил политрук Скридулий.
— Странный человек наш начмед, — заметила, укладываясь на носилки, Надежда Никитична Наумченко. — Прихожу к нему, докладываю, что назначена в госпиталь. Он спрашивает: «А почему у вас руки трясутся?» Говорю: «По дороге под обстрел попала». А он мне: «Пустяки! Это у вас утрированный оборонительный рефлекс страха, который нужно научиться подавлять. Так и знайте, что страх порождает эгоцентрическое поведение». И прочел мне чуть ли не лекцию об условных и безусловных рефлексах…
— Что здесь удивительного? — отозвалась старший ординатор Кувшинова. — Ведь профессор Долин — физиолог, ученик самого Павлова.
— Ничего, Надежда Никитична, научимся и страх подавлять, — сказал Скридулий.
В ординаторскую вбежала взволнованная Надежда Алексеевна Введенская.
— Горюшко горькое! — схватилась она за голову. — Ягунов назначил меня врачом по питанию. Ну что я понимаю в этом деле?..
Легли вздремнуть. Под голову — противогаз, вместо одеяла — шинель. Но спать почти не пришлось. Несколько раз ночную тишину нарушали сирены и выстрелы зениток. Вражеская авиация пыталась прорваться в город.
На третий день, когда уже были оборудованы почти все медицинские отделения, начался массированный — артиллерийский обстрел района. Позади госпиталя, в Тифлисском переулке, разорвался снаряд. С надсадным звоном полетели стекла окон. Пыль от штукатурки толстым слоем оседала на полу, на койках.
Почти сразу же меня вызвал Ягунов:
— Вы судовой врач?
— Так точно.
— Народ в пароходстве знаете?
— Конечно!
— Достаньте в Лесном порту фанеры.
— Надо поговорить…
— Разговаривать некогда. Фанера нужна!
— Слушаюсь!
— Получите командировочное удостоверение. И — одна нога здесь, другая там!
Отправился по назначению.
Вот и Ленинградский порт. Совсем недавно здесь возле пароходов суетились скромные труженики-буксиры, к причалам тянулись железнодорожные составы. Крики неугомонных чаек, шум землечерпалок и грохот лебедок сливались с короткими свистками буксиров, маневрирующих паровозов, с мелкой дробью пневматических молотков.
Сейчас порт замер, притих. У причалов — закамуфлированные пароходы. Поникли железные аисты — ажурные портальные краны, как бы стыдясь своего бездействия.
Склады закрыты. В Гутуевском Ковше стоит красавец турбоэлектроход «Балтика». До войны он ходил в Лондон. Мне было известно, что при эвакуации из Таллина турбоэлектроход доставил в Ленинград две тысячи четыреста раненых.
В Морском канале — знакомые военные корабли Краснознаменного Балтийского флота. Порт стал их огневым рубежом.
Мне налево — в Лесной порт. Вдруг грохнул разрыв снаряда. Второй… Третий… На Южной дамбе порта взметнулись столбы дыма. С кораблей сразу ответили. Началась огненная дуэль с фашистами. Наши корабли ведут огонь главным калибром.
Пришлось переждать в здании портового элеватора. Здесь узнаю: в ночь на 12 сентября на территорию порта сброшено много фугасных и более двух тысяч зажигательных бомб. Вспыхнул огромный пожар. Полыхали склады порта, институт инженеров водного транспорта…
Возвращаясь в госпиталь с нарядом на фанеру, зашел домой. На улице Союза печатников, где я жил до войны, — баррикады из железа, бетона и камня. В квартире, кроме пожилой соседки Веры Матвеевны Нипоркиной, никого нет.
