Вадим Парсамов - Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.
Мостом между войной и тайными обществами стала идея патриотизма, обострившаяся в 1812 г. Как отмечал декабрист А. Н. Муравьев, «дух патриотизма без всяких особых правительственных воззваний сам собою воспылал»[30]. Условия военного быта, партизанские действия сблизили молодых дворян-офицеров с русским народом и заставили их размышлять в дальнейшем над его судьбами. «Девятнадцатый век взошел над Россией не розовою зарею, а заревом военных пожаров», – писал А. А. Бестужев[31]. Начиная с 1805 г. Россия является одним из активных участников наполеоновских войн. Всемирно-исторический характер этих событий был очевиден уже современникам. В самостоятельную жизнь вступило поколение, которое отныне будет мерить себя историческими масштабами. Отечественная война 1812 года лишь усилила и обострила это чувство неотделимости собственной судьбы от исторических судеб страны. Лучшие представители молодежи того времени думали не столько о наградах, чинах и должностях, сколько о том, что напишет о них будущий историк. Декабрист П. Г. Каховский писал из крепости Николаю I: «Деяния века нашего заслуживают иметь своего летописца Тацита. Кто знает, может быть, и есть он, но таится в толпе народа, работая для веков и потомства»[32]. Может быть, поэтому люди декабристской эпохи привыкли действовать не только шпагой, но и пером. Они стремились не только участвовать в исторических событиях, но и свидетельствовать о них.
1812 год подвел черту под возрастными отличиями. Среди будущих декабристов были и такие, которые уже успели сполна понюхать пороха и имели за плечами богатый боевой опыт: Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Фридлянд и т. д. Но больше было таких, которые впервые взялись за оружие для отражения наполеоновского нашествия на Россию. Так, например, если М. С. Лунин, родившийся в 1787 г., воевал против французов с 1805 г. и участвовал в кровопролитных сражениях при Аустерлице и Фридлянде, а также при Гельзбоге, то его двоюродному брату Н. М. Муравьеву, родившемуся в июле 1795 г., к началу войны было шестнадцать лет. Мать, Екатерина Федоровна, и слышать ничего не хотела о том, чтобы ее любимый сын отправился воевать. После взятия Смоленска Муравьев неожиданно бежал из дома в действующую армию. Этот поступок очень быстро получил широкую огласку в обществе и стал одним из символов патриотизма.
К сожалению, синхронных свидетельств того, как будущие декабристы переживали войну 1812 года, в 1812 г. сохранилось крайне мало. Исследователи располагают дневником Павла Сергеевича Пущина. В июне 1812 г. капитану лейб-гвардии Семеновского полка Пущину исполнилось двадцать три года. За его плечами уже был боевой опыт. В 1805 г. под Аустерлицем он принял участие в знаменитой атаке гвардейских полков на передовую линию французов. С Семеновским полком Пущин прошел войну 1812 года и заграничные походы. Сражался при Бородине, Малоярославце, Тарутине, Красном, а далее – Лютцен, Бауцен, Кульм, «битва народов» при Лейпциге, взятие Парижа. Роль Пущина в декабристском движении еще до конца не прояснена. В «Алфавите декабристов» о нем написано всего два предложения: «По показанию Комарова и Трубецкого, Пущин был Членом Союза благоденствия, но уклонился и не участвовал в тайных обществах, возникших с 1821 г.»[33]. К счастью для Пущина, в поле зрения следователей не попало то обстоятельство, что после роспуска Союза Благоденствия в 1821 г. он был связан не с Южным или Северным обществом, а с 16-й дивизией М. Ф. Орлова, в которой командовал 2-й бригадой. У Орлова было свое тайное общество, в планы которого входила подготовка дивизии к военной революции, и, судя по всему, Пущин принимал в этом участие. К тому же он стал одним из основателей в Кишиневе масонской ложи «Овидий»[34], объединяющей в себе декабристов и участников греческого национально-освободительного движения.
Рукопись военного дневника Пущина, который он писал по-французски на протяжении 1812–1814 гг., не сохранилась. До нас дошел лишь опубликованный в начале XX в. русский перевод, впоследствии дважды переиздававшийся[35]. Кроме того, сам текст дневника содержит позднейшие авторские вставки, свидетельствующие о его переработке. И хотя отсутствие рукописи не позволяет судить, насколько радикальной переработке подверглись дневниковые записи, тем не менее мы можем опираться на него как на источник, современный описываемым событиям. Такое право нам дает характер последующих вставок. Они, как правило, носят комментирующий характер, позволяющий судить о том, что произошло в дальнейшем с тем или иным лицом. Например, говоря о своем однополчанине, поручике Н. К. Стюллере, швейцарце на русской службе, Пущин впоследствии сделал приписку: «Он убит в 1825 году во время восстания 14 декабря»[36]. Совершенно нейтральная запись скрывает один из наиболее драматических эпизодов восстания на Сенатской площади, когда Стюллер, к тому времени уже полковник и командир лейб-гвардии Гренадерского полка, часть которого, увлекаемая поручиками А. Н. Сутгофом и А. Н. Пановым, перешла на сторону восставших, явился среди мятежных войск, чтобы воспрепятствовать участию своих подчиненных в мятеже. Вот как описывает этот эпизод М. А. Корф: «Встретив Стюрлера посреди самого скопища мятежников, у памятника Петра Великого, Каховский спросил его по-французски: “А вы, полковник, на чьей стороне?” – “Я присягал императору Николаю и остаюсь ему верен”, – отвечал Стюрлер. Тогда Каховский выстрелил в него из пистолета, а другой офицер закричал: “Ребята! Рубите, колите его”, – и нанес ему сам два удара саблей по голове. Стюрлер, смертельно раненный, сделал с усилием несколько шагов, зашатался и упал. Он был отнесен в дом Лобанова, где умер на другой день»[37].
Дневник Пущина – источник не столько идеологического, сколько бытового характера. Поэтому если даже допустить, что он подвергся впоследствии серьезной переработке, то правка, скорее всего, носила не идейный, а фактический и уточняющий характер. Ценности дневника как документа эпохи такая правка не снижает. Дневник рельефно и зримо рисует будни войны. Сражения, передвижения войск, ежедневные заботы, взаимоотношения между офицерами т. д. – все это дается глазами рядового участника событий. Пущин сдержан, но при этом точен в своих оценках увиденного. Сделанные им записи позволяют насытить конкретным содержанием такие общие понятия, как патриотизм, ненависть к врагу, любовь и сочувствие к своему народу. И если в дневнике мы при всем желании не найдем таких мест, в которых проглядывает будущий декабрист, то, несомненно, он великолепно передает ту атмосферу войны, которой дышали в 1812 г. будущие члены тайных обществ в России.
