Стивен Фрай - Хроники Фрая
Для каждого из четырех «домов», на которые была разделена школа, — «Зимородков», «Выдр», «Ос» и «Пантер» — «Кондитерская лавка школы Стаутс-Хилл» открывала свою дверь в разные дни. Я состоял в «Выдрах», нашим сладостным днем был четверг. Однако первым делом мы выстраивались в очередь за наличными. Все деньги на карманные расходы, какими наделяли нас родители, поступали в особый трастовый фонд и скупо выдавались нам дежурным учителем, заносившим изымаемые суммы на наши личные страницы специальной учетной книги. Пока длился триместр, я сокрушенно следил за усыханием моего капитала. И писал домой отчаянные письма с мольбами о том, чтобы мне как можно скорее выслали десятишиллинговую банкноту. «Пожалуйста, мама, пожалуйста. У всех мальчиков есть деньги, которых им хватит навсегда. О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»
Так это и началось.
Сколь бы восхитительной ни представлялась мне «Кондитерская лавка школы Стаутс-Хилл», на фоне мессианского сияния магазина, находившегося в деревне Ули, она выглядела всего лишь Иоанном Крестителем, недостойным завязывать его красные лакричные шнурки или, скажем, облизывать шербетовые помадки. Здание, которое этот магазин делил с маленькой почтовой конторой, стояло всего в полумиле от ворот школы, и когда мы, выстроившись в два ряда, отправлялись под наблюдением учителя на прогулку, то, проходя через деревню, в унисон поворачивались к его приманчивым окнам, точно кадеты, приветствующие своего монарха равнением направо. На полках этого магазина посверкивали, поблескивали и перемигивались самые экзотические, красочные и приторные сокровища, какие я когда-либо видел и о каких когда-либо мечтал. «Праздничные пакетики». «Освежающий напиток Требора». «Фруктовый салат» и «Жженый сахар» по фартингу каждый (в старом пенни их было четыре). Зефирные улитки. Полные лимонных шербетовых помадок летающие тарелки из рисовой бумаги. «Твиззлеры» компании «Свиззелс Матлоу», которые шипели и взрывались во рту, точно шутихи. «Любящие сердечки». Кисленькие жевательные бутылочки «колы» и упругие белые молочные бутылочки. Шоколадные пуговички, посыпанные «цветным сахарным горошком». Фруктовая и мятная жевательные резинки компании «Ригли», коробочки с резинкой «Чиклетс» и конфетками «Пец», россыпь кубиков резинки «Базука Джо», пакетики другой резинки, рекламируемой «Битлз», — в каждом из них имелась карточка с картинкой и бесценной биографической информацией: «Джон ненавидит любой мармелад, а Ринго очень любит лимонный!», «Джордж выше всех Битлов, но всего на полдюйма!» — и прочие потрясающие, бесценные секреты, каждый из которых завершался восклицательным знаком, и поныне остающимся характерной особенностью литературы всякого рода фанатов. А на других полках размещались «зуболомки», анисовые драже, «нескончаемые полоски». Тубусы и пакетики с лимонными помадками. «Винные леденцы», «Фургонные колеса» и «Ореховые венчики». Было там и высоко ценившееся «Испанское золото» — мешочки из желтой восковой бумаги с изображением красного галеона, вмещавшие кокосовую стружку, присыпанную толченым шоколадом ради придания ей сходства с табаком для самокруток. Лакричные конфеты в форме трубки Шерлока Холмса — с чашечкой и чубуком. Белые леденцовые сигареты с красными кончиками и завернутые в рисовую бумагу сигареты шоколадные в поддельной пачке «Честерфилда».
Теперь все составные элементы встали по местам. Сахар. Белый порошок. Табак. Вожделение. Нехватка денег. Запретность.
Да, запретность. Ученикам школы посещать деревенский магазин не разрешалось. Чрезмерная сахаристость сладостей, слепяще яркая веселость упаковок и неотесанное американское панибратство жевательной резинки и «зуболомок» оскорбляли армейские, по преимуществу, чувства наших педагогов. Вся эта продукция слегка отдавала вульгарностью, а слегка и… ну, честно говоря, рабочим классом. Бог весть, на какие мысли навела бы тех бедных школьных учителей «Звездная смесь» компании «Харибо» или «Счастливый Гиппо». Быть может, и хорошо, что они не дожили до подобных безобразий, которые надорвали бы, я уверен в этом, сердца несчастных.
Семилетний, отделенный от дома 200 милями безденежный наркоман. Существует множество рассказов о детях младше семи лет, уже обратившихся в законченных алкоголиков, а то и родившихся с пристрастием к крэку, метамфетамину или «Ред Булл», и я хорошо понимаю, что моя сахарная зависимость выглядит в сравнении с их несчастьями вполне безобидной. Сама по себе она никакого обвинительного приговора не выносит и никому не преподносит урока. Равно как и не имеет сколько-нибудь удовлетворительного объяснения. Я дал вам ее схематичное описание, однако оно не способно указать необходимую либо достаточную причину пристрастия столь маниакального и всепоглощающего. В конце концов, мои одногодки подвергались воздействию той же самой рекламы, имели в своем распоряжении те же самые кашицы, конфеты и кушанья, представляли собой совокупности тех же органов и чувств, да и размерами обладали примерно такими же. И между тем с первых же моих сознательных лет я с жестокой, неукоснительной определенностью сознавал, что другие люди не страдают от обжорливой жадности, ненасытимого голода, неодолимого желания, трепетного вожделения и мучительной потребности, в когтях которых я корчился всякий час всякого дня. А если и страдают, то наделены самообладанием, полностью посрамляющим мое. Возможно, думал я, возможно, все, кроме меня, суть люди сильные, волевые и неукоснительно нравственные. Возможно, лишь я слаб настолько, что пасую перед потребностями, которые всем остальным удается держать в узде. Возможно, всех остальных так же угрызают желания не менее язвящие, однако природа или Всемогущий наделили их способностью править своими чувствами, в которой мне в моем продрогливом одиночестве отказано. Следует помнить и о том, что всю атмосферу моей школы, как и любой тогдашней частной школы (и многих сегодняшних), пропитывала праведная религиозность (сегодняшние пропитаны праведностью без религиозности, вот и все усовершенствование). Вы можете, стало быть, представить себе душевные муки, которые сопутствовали моим телесным страданиям. Библия от начала и до конца напичкана рассказами о соблазнах, запретах и воздаяниях. На самой первой ее странице с ветки дерева уже свисает запретный плод, а затем мы получаем все более страшные примеры того, как карается алчность и проклинается похоть, пока не добираемся — пройдя через блуждания по пустыне, саранчу, мед, манну, воронов, язвы, нарывы, чумные поветрия, бичи, прочие бедствия и жертвоприношения, — до полных, окончательных, умопомрачительных проклятий и исступленных восторгов Откровения Иоанна Богослова. И не введи нас в искушение.[7] Отойди от Меня, сатана![8] Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь.[9]
