Сергей Филатов - Совершенно несекретно
Большевизм как таковой не должен уйти от ответственности. Россия нуждается в последовательной дебольшевизации. Я не без основания убежден, что мы не обо всех кровавых преступлениях большевизма узнали: ох как много хранят бесстрастные архивы того, что еще способно потрясти наши сердца, наподобие Катыни или Варшавского восстания!
Отсутствие правовой определенности в оценке ленинско-сталинской диктатуры мешает обществу окончательно и бесповоротно перейти к главенству Закона и прав человека.
Это хорошо видно и по заседаниям Государственной думы, где блокируются так необходимые для продвижения вперед законы. Идет постоянное накаливание добела политических вопросов, разворачивание политических дебатов и выдача политических оценок — по любому поводу и по любому событию — как в стране, так и в мире. Депутаты находят время для бесконечных конфронтаций, полемик, прогнозов, связанных и со здоровьем президента, и с окружением Бориса Николаевича, и с кадрами исполнительной власти, — для чего угодно, только не для эффективного принятия законов. А именно их не хватает обществу для реформирования экономики, укрепления порядка в стране, завершения государственного строительства и строительства демократических институтов.
Глава 1. «ТЫ ТЕПЕРЬ ОСТАЕШЬСЯ ОДИН…»
КАК Я ПРИШЕЛ В БОЛЬШУЮ ПОЛИТИКУ
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности прошедших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины…
Борис ПастернакЯ родился и вырос в семье, где особо ценилось общение с людьми. Мама моя, энергичная и красивая женщина, практически всю свою трудовую жизнь занималась общественной работой, причем на низовом — на самом близком к рабочему человеку — уровне. Да и отец, профессиональный писатель, любил людей, радовался встречам с коллегами, друзьями и читателями. Он часто вспоминал слова Марка Твена: «Избегайте тех, кто старается подорвать вашу веру в себя. Эта черта свойственна мелким людям. Великий человек, наоборот, внушает чувство, что и вы можете стать великим».
После войны много ходило по домам нищих. Не помню случая, чтобы отец хоть раз проявил безразличие к ним: обязательно накормит, напоит, поговорит, если нужно — напишет какое-нибудь ходатайство в высшие инстанции. А один раз затащил к нам старичка с крупными, отвисшими губами, в потрепанном пальто, но — в шляпе. Наличие этой самой шляпы, поразившей меня с первого взгляда, — непременного атрибута тогдашних уничижительных анекдотов об интеллигенции — стало понятным к вечеру, когда после ужина отец попросил нашего гостя что-нибудь почитать. Поразительно! — тот знал наизусть чуть ли не всего Льва Николаевича Толстого (кто-то из нас даже проверял его по тексту). Мы в то время жили в коммунальной квартире, всей семьей — родители и трое детей — в одной комнате, но это не мешало нашему дому быть хлебосольным.
Поколение моих родителей было удивительным — оно искренне стремилось добиться процветания Родины. Это была эпоха почти мистической веры в будущее, небывалого в истории оптимизма и энтузиазма, за которые так горько потом пришлось расплачиваться.
Выпала этому поколению и жестокая война с фашизмом, самым ненавистным врагом не только нашего народа — всего цивилизованного мира. И оно победило.
Хранило это поколение и пугающую, непонятную тайну уничтожения собственного народа: призрак врага бродил от дома к дому. Шла скрытая гражданская война — как продолжение открытой войны, когда одна часть населения уничтожала неугодную ей другую.
Достались этому поколению и страшные бессонные ночи, и еще более страшные рассветы, приносившие пугающие известия об арестах и исчезновении близких и друзей — людей ярких и талантливых.
Задавались и мучительные вопросы: почему наш народ — именно наш народ! — никак не может вырваться из нищеты и несправедливости?
Были и тяжелые, изнуряющие минуты, когда уже не хотелось жить и тянуло просто-напросто отключиться от безысходной действительности и угнетающей раздвоенности.
Вернувшись с войны, отец постоянно навещал своих фронтовых товарищей, нередко и они гостили у нас. Наш дом всегда был людным. Собираясь в гости к поэтам или на литературные встречи, отец часто брал меня с собой. Я бывал с ним вместе и у Ярослава Смелякова, и у Алексея Недогонова, и — особенно часто — у Якова Шведова, автора знаменитого «Орленка», а несколько позже — у Александра Жарова, чья песня о картошке прошла через все детдомовские годы отца, хотя, конечно, Александр Алексеевич особенно прославился песней «Взвейтесь кострами, синие ночи…». Отец по-разному оценивал творчество каждого из них. Ездил я с отцом и в «Агитплакат», куда в свое время его привел Александр Жаров и где отец многие годы, и, кажется, вполне успешно, писал стихотворные тексты к разным плакатам. Приходил я и на занятия литературного объединения «Вальцовка» на Московском металлургическом заводе «Серп и Молот», — литобъединения, которому отец отдал большую часть своей жизни не только потому, что сам причислял себя к поэтам рабочей темы, но и по причине того, что вся его биография фактически с подросткового возраста была туго-натуго связана с «Серпом и Молотом». И уже после смерти отца литобъединение было названо его именем.
Может быть, во время всех этих встреч и благодаря им у меня с юности формировался свой взгляд на то, что происходит в стране, почему талантливые люди живут в нужде и столь значительные проблемы перед страной вырастают. Мы иногда, подолгу гуляя, размышляли с отцом о наших горестях. Он усиленно пытался разобраться в сложных процессах, которые проистекали в стране и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе. И многое он, как и другие, сводил к личностям, к неведомым заокеанским врагам и к бездарям, заполнившим партийные и государственные кабинеты.
Я тогда впервые, находясь рядом с отцом при его общениях с людьми, в полном объеме и так остро ощутил внутренние противоречия в писательской среде, отражавшие, как в зеркале, взгляды и настроения, царившие в обществе, правда, далеко не всегда публично высказываемые. Отец с присущей ему живостью воспринимал все то, что происходило рядом с нами и окрест. Он много знал веселых и опасных по тому времени частушек, прибауток и анекдотов. Ну, к примеру:
Скажи мне, Фадеев, любимец ЦК,
Что сбудется завтра со мною.
Быть может, меня вознесет в облака,
А может — сравняет с землею.
Мне кажется, кое-что он придумывал сам: любил и умел рассказывать и петь в дружеском кругу частушки про наши непутевые российские дела. В этих припевках было больше обнаженной правды и острого взгляда на вещи, чем в обычных спорах-разговорах. После смерти отца осталось несколько блокнотов с обилием недомолвок и многоточий — он любил и часто со смаком использовал «нецензурные» слова. Но чаще встречались частушки и довольно мягкие, вроде:
