СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент
Именно в спорте впервые проявились его способности лидера и организатора. Еще мальчишкой он организовывал ежесубботние матчи по футболу или бейсболу. Позднее он основал Абилинскую школьную атлетическую ассоциацию, которая действовала независимо от официальной школьной системы. Маленький Айк связывался со школами региона и договаривался о проведении матчей, а транспортную проблему решал, провозя свою команду на товарняке от Абилина до места соревнования.
Кроме того, он был инициатором туристических походов и охотничьих вылазок. Он сплачивал мальчишек, собирал деньги, нанимал экипаж, чтобы довезти их до места, покупал съестные припасы и сам же готовил еду.
Значение спорта, охоты и рыбалки для Маленького Айка нельзя преувеличить. Он в буквальном смысле не мог представить свою жизнь без них, о чем и свидетельствуют многочисленные эпизоды из его детства.
Когда он учился в начальном классе средней школы, он однажды упал и содрал кожу на коленке. Ничего необычного в этом не было, огорчило его только то, что он порвал купленные накануне на собственные заработки новенькие брюки. Поскольку кровотечения не было, он на следующий день преспокойно пошел в школу. Однако у него случилось заражение крови, и тем же вечером он слег в бреду на диване в гостиной. Родители вызвали доктора Конклина, но, несмотря на лечение, инфекция продолжала распространяться. Следующие две недели Дуайт провел между жизнью и смертью. Конклина вызывали по два-три раза в день; Айда не отходила от постели мальчика; ногу обмазали карболовой кислотой, но воспаление продолжало подниматься к паху. Конклин вызвал специалиста из Топеки. Двое врачей пришли к общему мнению, что спасти жизнь мальчика может только ампутация.
Придя однажды в сознание, Дуайт услышал, как его родители обсуждали возможность ампутации. Хирургии они не доверяли, но доктора настаивали на операции. Четырнадцатилетний Дуайт послушал, а потом сказал тихо, но твердо: "Ногу мою ампутировать я не разрешаю". Когда родители рассказали Конклину о решении сына, доктор предупредил их: "Если воспаление достигнет брюшины, он умрет''.
К этому времени воспаление достигло паха, и Дуайт приходил в сознание редко и на короткое время. В один из таких моментов он позвал Эдгара и сказал: "Послушай, Эд, они собираются отрезать мне ногу. Прошу тебя, не позволяй им это делать, я лучше умру, чем останусь без ноги".
Эдгар все понял. Он пообещал брату выполнить его просьбу, и с тех пор он не отходил от его постели. Конклин сердился, бормотал себе под нос об "убийстве", но убедить Эдгара, Айду или Дэвида в необходимости ампутации не мог. Эдгар даже спал на полу у входа в комнату, чтобы Конклин не мог пробраться к Дуайту, пока Эдгар спит*12.
В конце второй недели воспаление стало спадать, жар уменьшился, сознание возвратилось. Через два месяца, которые стоили ему повторения года в одном классе, Дуайт полностью выздоровел. Это само по себе было чудом, но впоследствии его приукрасили. В воскресных проповедях и в духовной литературе десятилетия спустя говорилось, что вся семья на коленях дни и ночи напролет молила Бога о выздоровлении Дуайта.
Мальчишки Эйзенхауэры ненавидели эти разговоры, поскольку из них следовало, будто их родители верили в выздоровление по молитве. Они утверждали, что в те дни молились не больше и не меньше, чем в любое другое время. "Мы всегда молились, — вспоминал Эдгар. — Для нас помолиться Богу было столь же естественно, как умыться или позавтракать". И сам Дуайт называл рассказы о безостановочных молениях "ерундой"*13.
Летом 1910 года Дуайт познакомился с Эвереттом "Сведом" Хазлеттом, сыном одного из городских врачей. До тех пор они почти не знали друг друга, поскольку Свед рано уехал в военную школу в Висконсин. После этой школы Свед получил место в Военно-морской академии в Аннаполисе, но в июне 1910 года он завалил вступительный экзамен по математике и возвратился в родной город, чтобы подготовиться к экзамену на следующий год. Тут они и подружились с Дуайтом и дружбе этой были верны до конца своих дней.
В это время планы Айка состояли в том, чтобы подзаработать денег и осенью 1911 года отправиться в Мичиганский университет. Он стремился и к высшему образованию, и к возможности играть в футбол и бейсбол в университетских командах. В Мичигане была одна из лучших футбольных команд в США. Свед резонно указал ему, что и в Военно-морской академии играют в футбол, что престиж у нее ничуть не меньше, чем у Мичигана, что своим выпускникам она гарантирует интересную карьеру и, самое главное, за обучение в ней не надо платить. Он хотел, чтобы Айк добивался места в академии и стал его однокурсником. Айк решил попытаться.`
В сентябре 1910 года Айк прочитал в местной газете объявление о конкурсном экзамене на места в военные академии. Он сдал экзамен и оказался вторым среди восьмерых претендентов, что позволяло ему претендовать на Уэст-Пойнт, но не на Военно-морскую академию. Свед огорчился, а вот Айк был счастлив. Айда совсем не хотела, чтобы ее сын становился военным, но, пока Дуайт не сел на поезд, идущий на восток, она сдерживала слезы. Дэвид, как всегда, сохранял спокойствие.
Уезжающий на поезде Айк являл собой настоящего атлета. За последние два года он поправился на двадцать фунтов, причем в нем не было ни жиринки. Шести футов росту, весом сто семьдесят фунтов, широкоплечий, большерукий, ширококостный, с литыми мышцами, он выглядел мужественно. Походка его была ровной и элегантной — так обычно и ходят атлеты.
Большинство людей считали его очень красивым. У него были светло-каштановые волосы, большие голубые глаза, крупные нос и рот, большая голова. Лицо он имел полное, круглое и симметричное. Глаза его то загорались, то внимательно всматривались. Его широкую ухмылку большинство считало неотразимой. Он любил смеяться. Его выразительное лицо багровело от негодования, мрачнело от неодобрения и светилось от радости.
У него был живой и пытливый ум. Он интересовался историей, спортом, математикой, его привлекали устройство вещей и мотивы поведения людей. Любознательность его, однако, не была ни творческой, ни оригинальной. Он не проявлял никакого интереса ни к музыке, ни к живописи, ни к другим искусствам или же политической теории. Свою немалую энергию он направлял на то, чтобы известное работало лучше, а не иным способом. И внутренне он был более ориентирован на самосовершенствование, а не на переделку самого себя.
Более всего он был уверен в себе и в своих способностях, и, вскочив на площадку поезда, который увозил его на восток, от Абилина, семьи и друзей, он ухмыльнулся одной из своих самых обворожительных ухмылок. Сомнений он не испытывал. В отличие от большинства молодых людей самокопаний и самоедства он избежал. Айк Эйзенхауэр знал, кто он такой и чего хочет.
