Маркус Вольф - Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки
Чтобы не дать разговору пойти в совсем уж бессмысленном направлении, я заявил, что от меня не стоит ожидать выдачи имен каких бы то ни было агентов. “Но для вас бы это было стоящим делом”, — заметил Хэтэуэй.
Такое смешение лести и надменности вызвало реакцию, которой собеседники не ожидали.
“Господа, — заявил я, — у меня есть определенный опыт в этих делах. Я знаю, чего вы хотите. Вы ожидаете от своего визави очень многого, но тут я ничем не могу быть полезен. В таких случаях самое лучшее — терпение. Можно говорить о многом и не держа в кармане подписанный договор”.
Это была самая вежливая форма для того, чтобы дать выход моим далеко не дружественным мыслям. Конечно, я мог бы оказать Хэтэуэю и более недвусмысленный отпор. Он, похоже, думал, что имеет дело с зеленым юнцом.
“Вы должны нам помочь”, — упрямо повторял американец. “Вы могли бы требовать чего-то подобного, сделай я первый шаг, — сказал я терпеливо, хотя все во мне кипело. — Тогда у вас действительно были бы основания спрашивать, что я намерен предложить. Но все обстоит не так. Вы пришли ко мне, а не я к вам”. “Конечно, конечно, — согласился Хэтэуэй. — Разумеется, я приехал в Берлин, чтобы поговорить с вами”.
Я продолжал: “Для меня существует граница, которая проходит там и тогда, где и когда речь заходит о предательстве в отношении людей, работавших со мной. Имена моих агентов — это табу. Если вы хотите продолжить разговор со мной, то пригласите меня в США. Там мы можем углубиться в детали. До того как я приму какое бы то ни было решение, мне надо по меньшей мере познакомиться со страной, где мне, по вашему предложению, предстоит поселиться”.
“Но здесь-то вы вовсе не в безопасности”, — возразил Хэтэуэй, будто я сам не знал, что мне угрожало. “Не забудьте, есть и Россия”, — ответил я. “Не надо бы вам ехать в Москву, — заметил американец, на сей раз повернувшись к Андреа. — Жизнь там очень трудна. Подумайте о семье. Поезжайте в страну, где вы сможете наслаждаться жизнью, сможете без помех работать и писать. Если я не ошибаюсь, такие условия для вас есть сейчас только в Америке”.
Что и говорить, идея о том, чтобы, уйдя на покой, коротать дни в солнечной Калифорнии, была, конечно же, заманчивей мысли о немецкой тюремной камере. Но обрести эту свободу в качестве “гостя” ЦРУ? Там бы меня, конечно, взяли в оборот. Я хотел оставить для себя открытым путь в США, но не ценой потери лица.
Так я и упорствовал, настаивая на предложении официально пригласить меня в США и организовать для меня турне. Но это моим гостям совсем не нравилось. Они говорили о квотах, которые ограничивали возможности ЦРУ, и о необходимости считаться с чувствительностью властей ФРГ. Моя идея использовать в качестве принимающей организации какое-нибудь издательство или кинокомпанию — я ведь, в конце концов, не был совсем уж неизвестным автором — не нашла отклика. Позже, вспоминая эту беседу в более спокойной обстановке, я подумал, что в обратной ситуации нечто подобное не составило бы проблемы для моей службы.
Наступила довольно длительная пауза. Хэтэуэй покачал головой. Он настойчиво повторял, что я могу прийти к соглашению с ЦРУ без необходимости предавать кого бы то ни было. Постепенно мне стало ясно, что мой собеседник и его служба были заинтересованы не столько в моей информации, имевшей важное значение для Федеративной республики, сколько в чем-то, связанном с моими отношениями с КГБ, советской разведслужбой. Чтобы действовать наверняка, я сказал: “Не знаю, какое подразделение своей службы вы представляете, и могу только кое-что предполагать на этот счет. Вы, конечно, хотите узнать от меня что-то определенное, не так ли?”
“Господин Вольф, — ответил Хэтэуэй тихо и рассудительно, — нас привело сюда предположение о том, что вы можете помочь нам в определенном деле. Мы ищем “крота” в нашей службе, который нанес нам большой ущерб. С 1985 года произошло много плохого, и не только в Бонне, но и в других местах. Мы потеряли от тридцати до тридцати пяти сотрудников, среди них и некоторых в самом аппарате”.
Хэтэуэй был так хорошо информирован о структурах советского аппарата, особенно его внешней контрразведки, что я заподозрил в нем высокопоставленного сотрудника американской контрразведки. Он осторожно упомянул имена известных предателей из Советского Союза — Пеньковского, Гордиевского и Попова. Американец высоко оценил моего советского коллегу, начальника внешней контрразведки генерала Киреева, вместе с которым я планировал не одну операцию против ЦРУ. Мой собеседник, похоже, знал о некоторых из них. Затем он попытался изменить тему и коснулся в беседе американского дипломата Феликса Блоха, вызывавшего подозрение у ЦРУ. Так как в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, по всей вероятности, дотошно регистрировалось все, что свидетельствовало о моем сотрудничестве с КГБ, там надеялись в беседе со мной выйти на более обстоятельную информацию о предполагаемом агенте.
Но именно такая информация — наиболее тщательно оберегаемая тайна любой службы. Источник, работающий в самых высоких сферах, никогда не был бы раскрыт другой службе, даже той, с которой могли существовать самые тесные союзнические отношения. Самое большее — был бы намек на то, что в определенной области есть “хорошая связь”.
Настойчивость Хэтэуэя была лучшим доказательством серьезной озабоченности ЦРУ. Ему стоило определенных усилий дать мне понять это. После того как беседа еще некоторое время безрезультатно прошла по кругу, Хэтэуэй предложил встретиться снова на следующий день.
Повторилась почти точь-в-точь та же процедура. Теперь в действие вступил и Чарльз. Оба пытались убедить Андреа в привлекательности жизни в США. Чарльз забросил еще один крючок, оставив на случай необходимости бесплатный телефонный номер в Лэнгли.
Американцы не получили от меня никакого обещания. Они перешли на позицию ожидания, уверенные в том, что мое положение может только ухудшиться. Так оно и случилось.
С середины июля средства массовой информации сообщали в радостном предвкушении, что в полночь со 2 на 3 октября в дверь моей квартиры позвонит чиновник, чтобы выполнить приказ об аресте, выданный федеральным генеральным прокурором. Как-то раз во время завтрака появился один знакомый репортер “Бильд-цайтунг” и с обезоруживающей откровенностью не только предложил мне хороший гонорар, но и пообещал взять на себя расходы, которые моей семье придется нести, когда я окажусь за решеткой. Все это при условии, что я заявлю о своей готовности поехать с ним и его фотографом в Западный Берлин, чтобы там добровольно явиться к властям. Конечно, речь шла об эксклюзивном материале для его газеты.
