В. Булавина - Третий рейх
В 1914 году Адольфа Гитлера, когда он изъявил желание отправиться добровольцем на фронт в составе Баварского полка, осматривала врачебная комиссия, которая не обнаружила у молодого добровольца никаких заболеваний.
После подавления «пивного путча» (и уже после перенесенных потрясений Первой мировой войны, полученных на фронте ранений и легкой контузии) Адольфа Гитлера по решению суда несколько раз достаточно тщательно обследовали немецкие психиатры. Причем обследовали не только фюрера, но и ряд его ближайших сподвижников. Никаких психических заболеваний немецкие врачи у них не обнаружили: всех их признали полностью вменяемыми и способными отвечать за свои поступки. Однако судебные медики специально подчеркивали, что вызывающе хамское поведение подсудимых в общественных местах и в зале суда связано с их низким уровнем культуры и господствующей в среде национал-социалистов идеологией. Врачи также отмечали и наличие аномалий – практически незаметных неспециалистам нарушений, которые постоянно находятся на границе нормы и аномалии. В чем же проявлялись эти аномалии? Практически во всем: в образе мышления, поведенческих аспектах, системе ценностных ориентаций, проповедуемых ими взглядах и идеях, а также в способах, которыми они старались довести эти взгляды и идеи до широких масс.
Исследуя медицинское досье Гитлера уместнее говорить не о каком-либо психическом заболевании (или комплексе психических заболеваний), а скорее о случае уродливого сочетания в одной личности чисто человеческих, далеко не всегда самых приятных качеств, то есть о некотором расстройстве личности. По свидетельствам людей, знавших Адольфа Гитлера с детства, он еще в юном возрасте отличался крайним индивидуализмом, эгоизмом, склонностью к самолюбованию и некоторым цинизмом. И не удивительно, что под влиянием определенных социальных условий (внимания публики, полученной власти) эти черты стали лишь усиливаться.
Однако оставим вопрос о здоровье Адольфа Гитлера (в том числе – психическом), и вернемся к его поведению на судебном процессе. Как отмечают свидетели этого громогласного процесса, Гитлер проявил себя как умелый оратор. Он понимал, что судебный процесс, освещаемый германской и международной прессой, может стать удобной платформой для пропаганды его взглядов. Можно ли при этом было назвать Гитлера фанатиком? Еще один сложный вопрос, ибо крайне сложно отделить убежденность от фанатизма.
Фанатизм определяется как безоговорочное следование религиозным, национальным или политическим убеждениям, доведенная до крайности приверженность каким-либо идеям, верованиям или воззрениям, обычно сочетающаяся с нетерпимостью к чужим взглядам и убеждениям. Одним из признаков фанатизма является отсутствие критического восприятия своих убеждений. Фанатизм, по сути, – это социально-психологический феномен, характеризующий личностную позицию человека и его систему отношений с социальными группами. Для фанатика характерно резкое неприятие тех, кто не разделяет его позицию, установки, представления и убеждения. Фанатизм укрепляет межгрупповые границы и формирует жесткое противопоставление и противостояние «мы» и «они». Знаменитый психолог Э. Эриксон отмечал, что фанатизм особенно обостряется в ситуации резких исторических и экономических перемен. Ситуация, сложившаяся в мире после Первой мировой войны, способствовала становлению фанатических и тоталитарных режимов, поскольку многие люди в поисках опоры в меняющемся мире, в поисках защиты от угроз испытывают желание «…поддаться тоталитарной и авторитарной иллюзии целостности, заданной заранее, с одним лидером во главе единственной партии, с одной идеологией, дающей простое объяснение всей природе и истории, с одним безусловным врагом, который должен быть уничтожен…»
В своих выступлениях Адольф Гитлер опирался как раз на такие настроения, давал простое объяснение политической ситуации и предлагал бескомпромиссное решение по выходу из этой ситуации, и это способствовало массовому распространению его идей. В своей дальнейшей политической жизни Гитлер приложил много усилий для формирования массового фанатизма, в том числе у молодежи, ибо «только фанатичная толпа легко управляема». Фюрер, как отмечает Э. Эриксон, «старался заменить сложный конфликт отрочества, мучивший каждого немца, простым шаблоном гипнотического действия и свободы от размышлений», он создал организацию, систему воспитания и девиз, которые бы отводили всю юношескую энергию в национал-социализм. Девизом «Гитлерюгенд» было изречение: «Молодежь выбирает свою собственную судьбу». Но эта судьба была связана с Гитлером: «В этот час, когда земля посвящает себя солнцу, у нас только одна мысль. Наше солнце – Адольф Гитлер». Нацисты твердили: «Пусть всё погибнет, мы будем идти вперед. Ибо сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир».
Гитлер обладал почти магическим даром убеждения – многие из тех, кто бывали на его выступлениях, стали разделять его взгляды. Так капитан Трумэн Смит, состоявший помощником военного атташе при американском посольстве в Берлине, в ноябре 1922 года был командирован в Мюнхен, чтобы навести справки о малоизвестном тогда политическом деятеле по имени Адольф Гитлер. Смиту удалось встретиться с Людендорфом, кронпринцем Рупрехтом и еще с десятком политических деятелей Баварии, которые сообщили капитану, что Гитлер – восходящая звезда, что его движение стремительно набирает силу. Смит также побывал на одном из нацистских сборищ, где выступал Гитлер. В своем дневнике он писал: «Ничего подобного в жизни я не видел. Встретился с Гитлером, и он обещал побеседовать со мной в понедельник и изложить задачи партии». 22 ноября 1922 года, после встречи с Гитлером он записал: «Потрясающий демагог. Редко приходилось встречать столь последовательную и фанатичную личность». В 1935 году английский посол в Берлине сэр Эрик Фипс утверждал, что «Гитлер – фанатик, он не удовлетворится ничем, кроме доминирования в Европе».
Благодаря своему красноречию, Гитлеру на мюнхенском процессе удалось обратить поражение в победу и перед лицом общественности переложить вину на Кара, Лоссова и Сейсера.
Судебные чиновники снисходительно отнеслись к поведению обвиняемого в суде – об этом позаботился Франц Гюртнер, министр юстиции Баварии (в 1922 – 1932 годах), который, хотя и не являлся членом нацистской партии, всегда симпатизировал нацистскому движению. Именно он добился снисхождения судей, а затем и сравнительно мягкого наказания для участников «пивного путча». Надо заметить, что Гюртнер покровительствовал Гитлеру не только в суде: потом он содействовал освобождению Гитлера из тюрьмы Ландсберга и убедил правительство Баварии легализовать нацистскую партию, а также разрешить Гитлеру выступать публично. А в июне 1933 года Гюртнер, который был министром юстиции в правительстве фон Папена, занял этот же пост в первом правительстве Гитлера. После «ночи длинных ножей» по инициативе Гюртнера было принято постановление, объявлявшее действия Гитлера «справедливыми, направленными на защиту государства».
Ну а во время суда в 1923 году Гитлеру разрешалось прерывать выступающих так часто, как он того хотел, вести перекрестный допрос свидетелей и выступать в любое время и как угодно долго. Его вступительная речь продолжалась четыре часа!
Гитлер провозглашал: «Я один несу за все ответственность. Но это вовсе не означает, что я – преступник. Если меня судят здесь как революционера, то я и являюсь революционером, борющимся против революции 1918 года. А по отношению к тем, кто выступает против предателей, нельзя выдвигать обвинение в государственной измене».
Генерал фон Лоссов пытался уличить Гитлера в популизме. Он говорил: «До чего докатился этот беспринципный демагог, хотя не так давно он заявлял, что хотел бы быть “барабанщиком” патриотического движения». На что Гитлер ответил: «Сколь низменны мысли маленьких людей! Поверьте, я не рассматриваю получение министерского портфеля как нечто желанное. Я не считаю достойным великого деятеля пытаться войти в историю, став каким-то министром. Существует опасность быть захороненным рядом с другими министрами. С самого начала моя цель в тысячу раз превосходила желание сделаться просто министром. Я хотел стать искоренителем марксизма. Я намерен достичь этой цели, и, если я добьюсь ее, должность министра применительно ко мне будет нелепой. <…> Я хотел стать барабанщиком не из скромности. В этом было мое высочайшее предназначение, остальное не имело смысла». А когда его обвинили в том, что он из барабанщика хотел сразу делаться диктатором, он этого не отрицал: «Человека, рожденного быть диктатором, не принуждают стать им! Он желает этого сам. Его не двигают вперед, он движется сам! Ничего нескромного в этом нет. Разве нескромно рабочему браться за тяжелую работу? Разве предосудительно человеку с высоким лбом мыслителя думать и мучиться по ночам, пока он не подарит миру свое открытие? Тот, кто ощущает, что призван вершить судьбами народа, не вправе говорить: “Если вы позовете меня, я буду с вами”. Нет! Долг его в том, чтобы самостоятельно сделать первый шаг».
