Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»
Вот уже 11 лет я на министерском посту. Огромный срок. Горжусь тем, что успела сделать так много. Хотелось бы больше, но уж что есть, то есть. На днях открыли новый цирк[19] – большая радость. Как же трудно было добиться разрешения на строительство! К цирку у нас относятся как к чему-то второстепенному. Иногда приходится слышать, что цирк это вовсе и не искусство. Одергиваю, стыжу. Искусство! Настоящее искусство! Очень люблю цирк и рада тому, что наш новый цирк – самый большой в мире. Знай наших!
12 мая 1971 годаОчередной тяжелый разговор в ЦК по поводу Ростроповича. От Андропова приехал генерал Бобков. Демичев[20] настроен весьма агрессивно. Он считает, что пора принимать решительные меры в отношении Ростроповича и Вишневской. Боюсь, как бы эти меры не повредили престижу нашего государства. Я уважаю Ростроповича. Он невероятно талантлив, он – гений, а гении требуют к себе особого отношения. Всякий раз, когда заходит разговор о Ростроповиче, я говорю, что во всем, что с ним происходит, есть и наша вина. Ростроповича недооценивали. Это его сильно задевало и в итоге подтолкнуло к опрометчивым поступкам. В ответ на это слышу одно и то же: «Как это – недооценивали? Народного в сорок лет получил, премии, награды…» Я на это отвечаю, что народных артистов у нас много, а Ростропович – один на весь мир. Конечно же ему не стоило устраивать у себя на даче общежитие для антисоветских элементов и выступать в их защиту[21]. Это ошибка. Но и с нашей стороны тоже были допущены ошибки. Не стоило действовать по отношению к Ростроповичу так резко. Нельзя было отлучать его от творчества. Я на правах старой знакомой пыталась поговорить с ним по душам, но другие руководители до меня наговорили ему столько всякого, что он и на меня начал смотреть волком. Разговора не получилось. С Вишневской тоже испортились отношения. Жаль. Те, кто собирается применить к ним «решительные меры», не выезжают за границу и не принимают иностранных делегаций. Им не придется отвечать на вопросы о Ростроповиче. Убеждала Демичева, что Ростроповичу нельзя ставить палки в колеса. Он должен иметь полную свободу творчества. Творчество отвлечет его от нежелательной деятельности. Я не могу назвать ее «антисоветской», поскольку антисоветчиком Ростроповича не считаю. Если мы хотим, чтобы Ростропович одумался, надо показать, что мы его ценим и уважаем. Пряник всегда лучше кнута. Не выпускать Ростроповича на гастроли и международные конкурсы – это тройной удар по государству. Во-первых, мы останемся без наград, которые он может получить. Во-вторых, мы останемся без валюты, которую он может заработать. А ведь речь идет о больших суммах. Я не раз говорила, что если правильно взяться за дело, то министерство культуры станет приносить государству такой же доход, что и министерство внешней торговли. Талантов у нас море. В-третьих, сразу же поднимут голову злопыхатели и очернители. Начнут лить на нас грязь. Не страшно, но неприятно.
Как я ни старалась, переубедить Демичева и остальных не смогла. «Мы не собираемся потакать антисоветским элементам», – сказал Демичев. Чувствую, что добром это не кончится, а виноватой снова окажусь я.
К Ростроповичу у меня отношение особое. Я хорошо понимаю, насколько он раним и как тяжело ему приходится. Другие этого не понимают. Стригут всех под одну гребенку. А так нельзя. На Ростроповича вообще нельзя сильно давить. Он доказал делом, что способен на отчаянные поступки[22]. Этого не понимают. А может, и нарочно стараются довести его до крайностей. Нет человека, нет проблем. Любят вспоминать двадцатые годы, когда все решалось быстро. Но сейчас 71-й, а не 21-й год. Надо же понимать, что времена изменились.
20 мая 1971 годаБлизится лето, а об отпуске и думать некогда. Потянуло на родину, но не поеду. Приехать инкогнито у меня не получится. Побывка в родных местах неизбежно превратится в бесконечную череду собраний и встреч. Не имею ничего против встреч и собраний, но во время отпуска хочется от них отдохнуть. Хочется побродить по знакомым с детства местам. Хочется повспоминать в тишине. Вспоминать молодость и грустно, и приятно. Люблю свой родной город. Помню, как рассердилась на Светлану, когда она назвала его «дырой». Странное дело – от Москвы до Волочка рукой подать, а бываю там редко.
2 июня 1971 годаЗаграничные гастроли наших коллективов очень часто находятся под угрозой срыва из-за забастовок. Всякий раз забастовки ставят меня в неловкое положение. Как коммунистка и советский человек, я понимаю, что забастовка есть оружие, при помощи которого рабочие борются за свои права. Но как министру культуры мне приходится просить наших заграничных партнеров найти способ прекратить забастовку. Формально получается, будто я предаю интересы рабочего класса. Говорила об этом с Николаем. Он усмехнулся и сказал, что сознательные рабочие не позволят себе срывать гастроли советских артистов. Может, оно и так, а все равно чувствую себя неловко. Впрочем, забастовки часто используются как предлог для отмены гастролей наших артистов. К сожалению, у нас за границей есть не только друзья, но и враги, которым культурное сотрудничество с СССР как кость в горле. Помню, как тяжело мы согласовывали парижские гастроли Большого театра в 68-м году. Договоренность с французами о проведении обмена операми была достигнута во время встречи Косыгина[23] с де Голлем[24]. Когда договариваются на таком высоком уровне, все обычно идет гладко. Но не пошло. Французский министр культуры Мальро перестал отвечать на мои письма, когда я попросила подтвердить сроки. Молчание затянулось, я не могла понять, в чем дело. Обратилась к нашему послу. Тот тоже не сумел добиться ясности. И вдруг как гром среди ясного неба – заметка в газете «Монд». Гастроли советской оперы отменены по финансовым причинам. Как? По чьим причинам? У нас с финансами все в порядке. Проблемы в парижской Гранд Опера? Давайте решать. Через французского посла в Москве мне удалось узнать, что причиной отмены гастролей стал доклад, который представили правительству два консультанта, побывавшие в Москве. Они написали, что спектакли Большого театра потребуют огромных работ по переоборудованию сцены. Эти работы, дескать, не окупятся и, кроме того, могут нанести ущерб зданию парижской оперы. Французские консультанты даже не потрудились посоветоваться с нашими специалистами. У них была другая задача – сорвать гастроли советской оперы.
Я предложила провести переговоры по техническим и прочим условиям гастролей. Французский министр культуры после газетного сообщения проснулся от спячки. Он ответил мне, что не видит смысла в переговорах, поскольку даже если мы договоримся, гастроли все равно не состоятся. Персонал Гранд Опера собирается проводить в ноябре забастовку. Я предложила перенести гастроли на февраль или март следующего года. Мой французский коллега ответил, что в следующем году в Гранд Опера начинается ремонт, который продлится год. Так что рады бы, но раньше 70-го никак нельзя. Обычная практика – затягивать решение вопроса в надежде на то, что все о нем забудут. Но я не могла допустить, чтобы гастроли сорвались. У меня было поручение от Косыгина, которое я не могла не выполнить. В Большом театре уже готовились к гастролям. Французские зрители ждали нашу оперу. А Минфин рассчитывал на валютные поступления от гастролей.
Настойчивость всегда приносит плоды. Я действовала в Москве, а Зорин[25] в Париже. Совместными усилиями нам удалось добиться от французской стороны положительного ответа. Гастроли состоялись в декабре 69-го. Приехав в Париж, я узнала, что никакой забастовки в Гранд Опера не было и что ремонт, из-за которого наши гастроли пришлось отложить на самый конец года, был небольшим и занял около двух недель. Я человек прямой. Не постеснялась спросить у моего французского коллеги, почему он вводил меня в заблуждение. Ничего вразумительного в ответ не услышала. Сложная обстановка, много работы, самого в заблуждение ввели. Хорош министр культуры – не знает, что у него в столичной опере творится! Этого я, конечно же, говорить не стала, но он и так все понял, по моим глазам. То, что нельзя сказать словами, я прекрасно умею выражать взглядом и улыбкой.
17 июня 1971 годаВсе никак не могу привыкнуть к тому, что Светлана живет отдельно. Казалось бы – давно уж пора привыкнуть, а не могу. Раньше, когда приезжала с работы домой, всегда заходила к ней в спальню. Просто для того, чтобы на нее посмотреть. Я редко возвращалась так рано, чтобы она еще не спала. Мы со Светланой все больше и больше отдаляемся друг от друга. Мне очень жаль. Она взрослеет, я старею – обычная история. Чувствуя, что Светлана от меня отдаляется, я стала уделять больше внимания маме. Мама удивлялась сначала – что это со мной случилось? Ничего не случилось. Просто я подумала о том, что мама тоже может чувствовать себя одинокой по моей вине. За работой мы забываем о наших близких. Ловлю себя на мысли о том, что с некоторых пор мне совершенно безразлично, застану ли я дома Николая или нет. Мы почти перестали разговаривать друг с другом. Спрашиваем из вежливости «Как дела?», чтобы услышать в ответ «Нормально». Когда я жила в Москве, а Николай – в Праге, наше общение было в сто раз интенсивнее. Мы едва ли не каждый вечер перезванивались, а кроме того, еще и письма друг другу писали. Николай писал мне замечательные письма. У него хороший слог. Я ему даже советовала писать книги. Разве могла я тогда предположить, что через пятнадцать лет мы станем друг другу чужими? Скажи мне кто тогда такое, я бы рассмеялась – что за чушь? Я так была уверена в Николае… А как не быть уверенной, если выходишь замуж в сорок с лишним, когда уже и опыт есть, и на вещи смотришь серьезно? Не думала, что ошибусь снова.
