Павел Скоропадский - Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918
Прибыл поезд на Киев, по он был так переполнен, что никакими усилиями в вагон нельзя было протиснуться, наконец, где-то в хвосте поезда у одного вагона стояла меньшая толпа товарищей, я решил забраться туда. С трудом пробрался к отдвижным дверям товарного вагона, поднял руки, чтобы положить свои вещи, находящиеся в сухарных солдатских мешках, но в это время почувствовал, что с обеих сторон в карманах моих рейтуз кто-то выбирает содержимое. Я спешно взял обратно свои вещи, положил их на платформу и схватил за шиворот маленького невзрачного солдата, который стоял около меня. Он барахтался и ругался, я его при всех, указывая, что он вор, обыскал, по ничего не нашел. Несомненно, что это была шайка и что все украденные вещи он передал другому, а тот удрал. Так как у него вещей не оказалось, толпа стала возмущаться против меня, некоторые кричали: «Что ты на солдата нападаешь? Он кровь свою проливал, а ты на печи сидел!» Видя, что тут все равно правды не добиться, я отошел. В результате оказалось, что у меня решительно все ценное было украдено, плюс паспорт. Я почувствовал себя отвратительно. У меня было три тысячи рублей полученного жалования, револьвер, часы и паспорт. Больше всего я жалел паспорт. На мое счастье, у украинца было немного денег. Я вернулся снова в буфет и дождался уже утром следующего поезда. То же переполнение, влезть невозможно. Тогда украинец и я сели на буфера и поехали. Холод был страшный. Сидя на буфере, я рассуждал о превратности человеческой судьбы. Действительно, положение было незавидное: без денег, без оружия, за отсутствием паспорта подверженный риску, что всякий может меня остановить. Ехал так несколько станций, наконец, стало окончательно невмоготу: из-за холода у меня окоченели руки, рукавиц же не было, их тоже украли, и приходилось держаться за какую-то проволоку, сползавшую с крыши вагона.
После долгих поисков я с своим украинцем примостились на какой-то открытой платформе, переполненной солдатами. Среди них ехала молодая, видимо, зажиточная женщина, в крестьянском платье. Мой украинец, по-видимому, большой любитель поухаживать, примостился около нее. Ехали мы страшно долго с часовыми остановками на каждом полустанке. К вечеру холод стал невыносимым, тогда откуда-то раздобыли большую железную плиту, положили ее на настил платформы и развели костер. Все поочередно усаживались вокруг него, так и ехали.
Я прислушивался к разговорам. Хотя большинство солдат восприняли уже большевистскую фразеологию, но были и такие, которые с ними не соглашались. Интересно было наблюдать за тем, что все тыловые солдаты были уже вполне натасканы на большевизм, они-то, главным образом, обвиняли офицерство в различных зверствах, описывали солдатские страдания, хотя сами были хорошо одеты, имели сытый и даже холеный вид, другие просто молчали, по первые их забивали по всем пунктам. Желая поддержать окопников, я стал задавать им различные больные вопросы. Помню, что мне удалось одного унтер-офицера, форменного провокатора, поднять на смех. Но когда тот, разозлившись, обратился ко мне с вопросом: «Да ты что здесь, борода, среди нас, солдат?», я вспомнил свое положение беспаспортного и решил не возобновлять диспута, тем более, что кондуктор, все время обходивший на станциях поезд, требовал, чтобы штатские с этим поездом не ехали, и я боялся, что при каком-нибудь сандале меня бы не высадили и не спросили документа. Наконец, к 12-1 часам ночи мы подъехали к Жулянам. Я стоял на краю платформы, боясь простудиться от жара пылающего костра. Паровоз перед отходом дал свисток и сразу сильно дернул, поезд тронулся. Около меня стоял какой-то еврейчик-солдат, он, видимо, при толчке испугался и схватил меня за плечо, я потерял равновесие, закачался и с размаху слетел с платформы под откос дороги на камни, потеряв сознание. Через некоторое время, очнувшись, вижу, что люди около меня копошатся, и почувствовал сильную боль в руке. Вот тут-то в первый раз, сознаюсь, испытал чувство сильного угнетения. Думаю себе: без паспорта, а рука сломана, отвезут в Киев, там узнают. Но затем начал тихонько шевелить пальцами, вижу, шевелятся, ну, слава Богу, рука цела! Оказывается, то хоть и большевики, по чувство сострадания у них было. Когда я упал с платформы, они подняли крик. Паровоз находился недалеко от нашей платформы, на паровозе услышали, поезд остановили и меня торжественно водворили обратно на мое же место. Женщина, которая ехала с нами, оказалась очень сердобольной, она перешла ко мне и стала за мной ухаживать. Рука сильно болела, как оказалось впоследствии, у меня было сильное растяжение сухожилий.
Часа в три ночи мы приехали в Киев. Женщина меня спросила, где собираюсь ночевать. Я ответил: «Где-нибудь в гостинице». — «Ах нет, и туда не ходите, там теперь плохо!» — «А куда же?» — «Да переночуйте у меня». — «Да муж-то Ваш Вас за это не похвалит, подумает Бог знает что о Вас!» — «Нет, муж у меня хороший». — «Подумайте!» Пошли.
Мне пришлось нести еще какие-то вещи этой женщины, она ехала и везла в город провизию, по, маленькая и слабая, не могла всего нести. Шли довольно долго. Наконец, в Златоустовском переулке пришли к пей на квартиру. Муж встретил нас очень любезно. Он страшно обрадовался жене. Оказалось, что по профессии он был сапожником, сам украинец, у него было два помощника, которые жили тут же. Все баптисты. Целыми днями работают, вечером читают Евангелие, живут дружно, чисто и хорошо. Мне повезло.
Меня трогало отношение между мужем и женой. Я редко видел такое симпатичное выражение любви между мужчиной и женщиной. После всей той обстановки, в которой я жил, приятно было окунуться в такую теплую, сердечную атмосферу. Хозяин мне немедленно сделал какой-то лубок для руки, жена перевязала и напоила чаем. Во время еды хозяин на меня пристально смотрел, потом, когда рабочие его пошли к себе, в соседнюю комнату, он мне сказал, многозначительно напирая на слова: «Вы, говорит, берегитесь, тут в Киеве идет избиение офицеров и генералов, Вы лучше поживите у меня». Долгое время спустя, когда большевиков и след простыл, я его как-то спросил, почему он мне сказал об этом с такою многозначительностью. — «Да я во время еды понял, что Вы не мастеровой, как говорили, а офицер или помещик, вот я и хотел Вас предупредить». Я намотал себе на ус сказанное и на следующий день остался у него, а украинца направил к госпоже М.[58] узнать, нельзя ли мне с ней повидаться. Она мне передала, чтобы я через день явился к пей. В этот же день случилась большая неприятность: мой верный «официант по призванию» заболел, и очень серьезно. Он всю ночь бредил, терял сознание. Оказалось, что у него сильнейшее воспаление легких. Хозяева и я ухаживали за ним, как могли.
