Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер
Абсолютная преданность уникальному мастерству массажа сочеталась в Керстене с желанием достичь богатства и социального успеха. Он был удачливым человеком, чей великий дар целительства принес ему благодарность многих людей, которые смогли дать ему ту жизнь, которая отвечала более земной стороне его натуры. Его успешное лечение Ростерга, немецкого поташного магната, позволило Керстену приобрести поместье в Гарцвальде, когда Ростерг заплатил ему 100 000 марок. Именно по настоятельной просьбе Ростерга Керстен впервые согласился осмотреть Гиммлера в 1939 году.
До начала войны Керстен посещал Гиммлера и в Берлине, и в Гмюнде и хорошо узнал слабую и своевольную натуру своего пациента. Он знал, что Гиммлер хочет войны не меньше, чем Гитлер, и научился спорить с ним на эту тему без ущерба для себя. Керстена абсолютно не интересовала политика, но он все-таки не был немцем, а следовательно, на него не распространялись немецкий закон и порядок. Он мог прекратить лечение Гиммлера, когда началась война, о чем его умоляли жена и друзья. Но когда он обратился в дипломатический корпус финского посольства за советом о продолжении контактов с Гиммлером, там его убедили продолжать работу. Ведь высказывания Гиммлера, лишенного всякой осторожности после сеансов лечения, могли оказаться очень ценными, если все, о чем он говорит, будет передаваться в посольство. Ирмгард Керстен была немкой и ей нравилось жить в Гарцвальде, а когда Сталин опустошил Эстонию, родину Керстена, и объявил войну Финляндии — стране, чью национальную гордость он отнял — именно в Гарцвальд Керстен привез своего девяностолетнего отца.
Гиммлер не имел возможности заставить Керстена посещать его весной 1940 года, тогда он заключил его в Гарцвальд и отказал в визе для возвращения к родителям в Голландию. Именно Гиммлер сообщил ему о вторжении немцев в Голландию; ему отказали в визе* чтобы защитить от последствий вторжения. Чиновники в финском посольстве также убеждали его не покидать Германию и остаться с Гиммлером. Контакт с Гиммлером, по их мнению, был работой величайшей национальной важности.
15 мая Керстен получил первый приказ присоединиться к бронепоезду Гиммлера и посещать рейхсфюрера как его официальный штабной врач. Там он лечил Брандта, секретаря Гиммлера, как и самого рейхсфюрера СС, и завязал новые контакты в штабе, из которых позже извлек максимальную пользу. Но с лета 1940 до осени 1943, когда ему наконец удалось убедить Гиммлера позволить ему жить в Стокгольме, он был полностью в распоряжении рейхсфюрера, хотя лечил и других пациентов, к которым имел доступ в Германии. Гиммлер потребовал, чтобы Керстен оставил дом и практику в Гааге. Его услуги даже стали предметом бартера между Чиано и Гиммлером, а Керстен получил от Гиммлера самую необычную привилегию: право пользования личным почтовым каналом рейхсфюрера для частной корреспонденции — распоряжение, связанное, как предполагали, с любовным романом. На самом деле Керстен использовал его для связи с подпольной организацией в Голландии.
В августе 1941 года Керстен впервые добился освобождения заключенного концлагеря — одного из служащих Ростерга, арестованного исключительно по политическим причинам. Позже, перед тем, как уехать из Голландии, он добился освобождения одного из своих друзей, антиквара по имени Бигнелл, посредством телефонного звонка Гиммлеру, в тот момент остро нуждавшемуся в лечении. Керстен вскоре научился льстить Гиммлеру, обращаясь к его тщеславию в моменты, когда приносил рейхсфюреру облегчение. Постепенно просьбы стали привычными; Гиммлер говорил себе: «Керстен выжимает из меня жизнь каждым растиранием». Гейдрих и другие лидеры СС все более ревниво относились к этому чуждому влиянию на частную жизнь Гиммлера. Лишь особое расположение Гиммлера к Керстену спасло последнего от допроса и ареста гестапо; подозрения Гейдриха относительно него никогда не ослабевали.
Концентрационные лагеря оставались под непосредственным контролем Гиммлера. В начале войны, по свидетельству Когона, существовало больше сотни лагерей с их многочисленными ответвлениями, но Дахау оставался символом их всех. Среди других крупных лагерей были Бухенвальд, Заксенхаузен, Гросс-Розен, Флоссенбург, Равенсбрюк для женщин и Маутхаузен близ Линца в Австрии. В разгар войны существовало около 30 основных лагерей, некоторые номинально были строже других. После начала войны на оккупированных территориях были созданы новые лагеря, такие как Аушвиц[62] и Люблин в Польше и Нацвайлер в Вогезах, в Германии также были основаны новые лагеря, например Берген-Бельзен. По оценкам Когона, в лагерях в любой отдельно взятый момент войны содержалось не менее миллиона человек.
Дисциплина становилась все строже. Хесс все еще служил в Заксенхаузене, когда Гиммлер без предупреждения навестил его в январе 1940 года. Он горько жаловался на то, что рабочий отряд заключенных и их охрана даже не узнали его и не отдали честь, когда он проехал мимо них в своей машине. В результате этого инцидента комендант был уволен. Через полгода, в июне 1940, Хесс был назначен комендантом нового лагеря Гиммлера в Аушвице.
Миллионы мужчин и женщин в лагерях были отданы на милость Гиммлера, что привело к организации медицинских экспериментов, которые, хоть и практиковались в относительно ограниченном масштабе, кажутся еще ужаснее, чем сам акт уничтожения. То, что 350 докторов (каждый трехсотый из практикующих тогда в Германии) должны были приготовиться принять активное участие в этом страшном злоупотреблении своей властью над беспомощными телами мужчин и женщин, является большей деградацией гуманности, чем то, что Хесс, комендант Аушвица с преступным прошлым, преданно повиновался приказам Гиммлера и отправлял людей в газовые камеры.
На процессе, известном, как «Дело врачей», который проходил перед военным трибуналом в Нюрнберге с декабря 1946 по июль 1947 года, двадцати трем врачам было позволено самим защищаться перед судом. Большинство экспериментов, проводившихся этими докторами по прямому распоряжению Гиммлера, были признаны умышленным убийством под предлогом собирания медицинских данных, и большинство из них причиняло пациентам неописуемые страдания. Обвиняемые врачи предъявили на процессе свое главное оправдание: теорию подчинения. Один из них говорил: «В то время я был подчиненным Рашера. Он был штабным хирургом Люфтваффе». Говорили также о теории войны, об «абсолютной необходимости победы, чтобы устранить вредные элементы». Профессор, экспериментировавший с противотифозной вакциной в Нацвайлере, оправдывал свои действия, от которых умерло 97 узников, ссылаясь на единственную смерть в группе людей, приговоренных к смерти в Америке и добровольно согласившихся участвовать в эксперименте, целью которого было проследить течение лихорадки бери-бери.
