Борис Никитин - Чайковский. Старое и новое
Петр Ильич испытывал тревогу. Беспокойство его пока еще было неопределенным. Он не сомневался в искренности и естественности стремления Надежды Филаретовны породниться с ним хотя бы вот таким косвенным образом, но ощущал в этом будущем родстве присутствие беды. Ему казалось — и он, к несчастью, был прав, — что разность взглядов на жизнь, различие в материальном положении и в семейных устоях при совершенно необычном отношении самой Надежды Филаретовны к людям непременно должно привести к какому-нибудь конфликту, а это для него было бы самым ужасным.
Состоялось знакомство Коли Мекк и Анны Давыдовой. Молодые люди понравились друг другу, и в январе 1884 года состоялась свадьба. Брак был счастливым. Его не испортил даже гордый, заносчивый характер Анны Львовны, проявления которого в таком именно виде Петр Ильич и не ожидал. Он с удивлением наблюдал, как влюбленный Коля Мекк, представитель одной из богатейших семей России, без всяких возражений воспринимал независимые и не всегда справедливые суждения своей жены и вскоре полностью перешел на сторс(ну Анны даже в отношении ее враждебного отношения к родному семейству Мекк. Пока еще все было тихо, но беда уже стучалась в дверь. Первый выговор пришел к Петру Ильичу в августе 1884 года. Надежда Филаретовна, как и всем своим детям, выделила Коле состояние в сумме около 300 тысяч рублей. Коля, не посоветовавшись с матерью, а воспользовавшись только рекомендацией своего тестя Льва Васильевича, купил имение за 150 тысяч, что весьма расстроило Надежду Филаретовну, так как она считала такое приобретение преждевременным. Но все это было выражено Петру Ильичу в достаточно деликатной форме. Через полгода пришел второй выговор, несколько более суровый: недовольство Колиным приобретением усилилось и на этот раз частично задело Льва Васильевича, который, по мнению Надежды Филаретовны, был повинен в поспешности молодых с покупкой имения.
В ноябре 1885 года Петр Ильич получил очень тяжелое послание от Надежды Филаретовны, которого уже давно ожидал, так как сам своими смягченными рассказами о жизни молодой пары вызвал ее на откровенность.
"Анна вообще не взлюбила все семейство Мекк, — писала Надежда Филаретовна. — Она постоянно ведет какое-то соперничество между фамилией Мекк и Давыдовых"102.
Это прозвучало первым признаком напряженности атмосферы в переписке, дотоле не тронутой никакими осложнениями отношений между корреспондентами. Далее Надежда Филаретовна с обидой жаловалась Петру Ильичу на Анну: "…совершенно излишне с ее стороны раздражаться и доказывать нам всем, что ее отец очень известен и почитаем до такой степени, что "в Киевской губернии посидеть за одним столом с Давыдовым есть уже величайшая честь" (точные слова Анны). Все это очень хорошо, и мы этого не оспариваем, а если и знаем что-нибудь другое, то молчим, и ненавидеть нас не за что"103.
Вторжение семейных распрей в жизнь Петра Ильича и колкий намек Надежды Филаретовны на то, что "знаем что-нибудь другое", явились для него тяжелым ударом. Его чувствительному характеру нелегко было вынести даже эти слова Надежды Филаретовны, которые он наверняка воспринял как начало разрушения поэтической переписки, романтической дружбы с человеком, который за прошедшие годы стал действительно дорогим его другом. Но еще тяжелее было сознавать, что впереди постоянно будет существовать угроза новых недовольств, которые, раз уж возникли между родственниками, не так просто удается погасить, тем более, что под влиянием Анны Коля стал свою мать называть взбалмошной и несносной старухой, своего старшего брата Владимира мошенником, сестер: Юлию — злой фурией, а Александру — сплетницей. Ждать хорошего от такого оборота дел не приходилось. Обретя в дополнение к "лучшему другу" еще и родственников, Петр Ильич столкнулся со всеми теми тревогами и болями, которые посещают почти каждого человека, имеющего большую семью и наделенного чувством ответственности за ее благополучие.
Надежда Филаретовна, в сердце которой не угасла любовь, не могла не понимать, что своими жалобами и выговорами доставила Петру Ильичу сильное огорчение, и пыталась удалить пробежавшую между их письмами тень своими теплыми последующими посланиями. Петр Ильич заметил эти порывы и внес свою долю в улаживание неприятных последствий поведения Анны. Надежда Филаретовна отвечала ему в тон: "Вы совершенно угадали, дорогой мой, что мое неудовольствие против Ануси совершенно сгладилось". Благодетельница Петра Ильича посердилась на своего Колю и на Анну и купила им за шестьдесят тысяч дом в Москве на Малой Никитской.
Пробежавшая тень тем не менее где-то улеглась и время от времени давала о себе знать. Предвидение Петра Ильича оказалось верным.
История Татьяны Львовны, которая после своих неудач в устройстве жизни не перестала утешаться морфием, завершилась самым печальным образом. В апреле 1882 года Петр Ильич приехнл в Каменку и застал там безрадостную картину. Таня, вся размалеванная и разодетая, по выражению Петра Ильича "в пух и прах", окружила себя какими-то неприятными личностями, которые уж никак не походили на женихов. На все лето зачем-то приехал пианист Блюменфельд104. Александра Ильинична просто страдала от его присутствия, но Таня сказала, что ей с ним весело, и бедная Александра Ильинична вынуждена была терпеть это хотя бы потому, что при нем было меньше морфия и Таниных истерик. Она выбрала меньшее зло, которое оказалось роковым. Таня забеременела от Блюменфельда. Будучи не в силах нанести матери такой удар, она стала искать выход. Как всегда, на помощь "обремененным" выпало прийти Петру Ильичу.
А ему в данный момент только этого и не хватало. В начале января 1883 года он приехал в Париж, чтобы немного отдохнуть от разыгравшейся в его родном доме семейной драмы и спокойно поработать над оперой "Мазепа". В Париже он ожидал приезда Модеста Ильича. Тут до него дошел слух, что в Париж едет и Таня. Слуху этому, который принесло письмо брата Анатолия, Чайковский не поверил и с нетерпением ждал вестей из Каменки от своего постоянного корреспондента Наталии Андреевны Плесской. Но вести опередил Модест Ильич, представший перед взором брата вместе с Татьяной Львовной, которая прибыла в интересном положении.
Невозможно описать, как был расстроен всем случившимся Петр Ильич. Он не сердился на Модеста, который, оказывается, давно решил взять с собой Таню и не говорил Петру Ильичу заранее, чтобы не расстраивать его раньше времени. Нет, он не сердился на Модеста. Напротив, опомнившись от первого потрясения, он даже похвалил Модеста. Но расстройство его, помимо главной причины, заключавшейся в Танином положении, было вызвано тем, что теперь ему предстояло нести огромные расходы на содержание, уход и лечение Тани, а это и в те времена во Франции обходилось недешево. Тут и субсидии Надежды Филаретовны не могло хватить. До приезда Тани он еще рассчитывал уехать в Италию и поработать там, но, несмотря на полученную в феврале очередную меценатскую сумму, об этом теперь и думать было нечего. Более того, в середине марта Петру Ильичу пришлось поклониться своей покровительнице и просить ее выслать бюджетную сумму за будущий срок. А как ему этого не хотелось делать! Всякий раз эти просьбы, вынужденные обстоятельствами, не им самим созданными, были для него сущей мукой. Но другого выхода не было. В апреле он жаловался Юргенсону, что за три месяца с января по март истратил в Париже пять тысяч рублей. Напомним, что годовая субсидия, которую он получал он Надежды Филаретовны, составляла шесть тысяч. Было от чего прийти в отчаяние.
