Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего
– Тогда ты не знаешь, что такое сверхнахальство, – заметил снайпер Касимов.
– А, по-твоему, что?
– Сверхнахальство – это когда тыловик лежит с женой фронтовика и ищет себя в списках награжденных.
Слышавшие этот разговор невесело посмеялись, но от этого погода не стала лучше. К тому же вытаявшие из-под снега фашисты отравляли лесные угодья зловонием.
В эти невеселые, кислые дни только прибытие почты вносило просветление, оживление. Полкового почтальона ожидали все и даже те, кто совсем не получал писем. Письма на фронте солдату самое желанное и бесценное. Это та ниточка, которая связывает его с далеким прошлым, с любимой женщиной, с детьми и родителями, если они у него есть и просто с друзьями и товарищами, с миром и тишиной.
Солдаты других взводов, получившие письма, приходили к нам в землянку в вечерние часы. Частым гостем был старший сержант Копанюк. Он подсаживался к горящему фитильку и, не торопясь, обстоятельно рассказывал о письме, полученном от Ули, его девушки, с которой он познакомился через переписку и которую, конечно, не видел.
Семен угощал меня махоркой, дефицитом на фронте. И все эти разговоры и курение были только подготовкой к главному: ему нужно было написать письмо Уле, и это должен был сделать я. Когда Семен считал, что такая подготовка проведена основательно, то обращаясь ко мне, говорил: «Ну, что, Гриша, напишем письмо». И я писал ответы не только ему. И наверно они получались не такими сухими, потому что желающих написать не убывало, а письма из тыла шли и шли. Но скорее всего это объясняется жаждой общения, близости, живого слова у всех в эти трудные военные годы.
Делал я это с жадной заинтересованностью, так как сам писем почти не получал, а соавторство доставляло мне моральное удовлетворение. Вспоминаю, как Саня Василек (Васильков) хотел получить фотокарточку девушки, с которой переписывался. Прямо написать об этом он считал неприличным. И вот однажды я написал ему письмо, отрывок из которого привожу ниже.
«Лена!
Была морозная звездная ночь. Я шел не знаю куда и зачем. Темные пирамиды елей охраняли мой путь. Узкая лесная тропинка вывела меня на заснеженную поляну, на которой стоял неведомый дом. Одно окно в доме светилось и было не занавешено, и я устремился к нему, как на свет маяка. Заглянув в окно, я увидел слабо освещенную керосиновой лампой, стоящей на столе, комнату.
За столом сидела девушка. Белый пуховой платок обнимал ее плечи. Она о чем-то думала, и мне показалось, что ее мысли бродят далеко-далеко за стенами этой комнаты. Что-то знакомое почудилось мне в этой девушке. И вдруг я понял, что это Вы, Лена. Радостный и нетерпеливый я устремился вокруг дома, ища вход. Огромная сосна загородила тропинку, и когда я обошел ее, то не увидел ни светившегося окна, на заветного дома.
Я хотел позвать Вас, но не было голоса. Наконец, собрав все силы, и холодея сердцем, я громко позвал Вас, и наступило пробуждение. Это был только сон. Тревожный и радостный, далекий от действительности».
Это письмо не дало ожидаемого результата, хотя переписка продолжалась, но она не имела счастливого продолжения после войны. Эту неудачу можно отнести к плохому искусству сочинителя, а может быть попалось такое непробиваемое девичье сердце.
Одно было хорошо для меня в этой истории. Василек не потребовал возмещения убытка, который он понес во время сочинения этого письма. Я беспощадно превращал в дым его махорочное зелье.
Были и хорошие концовки этих переписок. Так, Семен после войны встретился с Улей, а Николай Верхолат с Дусей. В наступившие мирные дни Николай женился на Дусе, увез ее на свою родину в оренбургские степи. Там они воспитали детей. Поженили их и выдали замуж и теперь успешно воюют с внуками.
Получив письмо от Дуси, Николай находил меня и говорил: «Очки[66], посмотри, что я получил». И мы уже вместе перечитывали письмо и писали ответ. Но был у нас хамоватый донжуан, или что-то вроде этого, Иван Ивушкин, который просил называть его Рома. По его мнению, это звучало аристократичнее. Нам было все равно – Иван или Рома. Пусть будет Рома. От этого он не становился летчиком или танкистом, а оставался все тем же пехотинцем. Этот Рома был великий сочинитель. Он вел переписку с десятками девушек, и по их адресам можно было изучать географию страны.
Н. И. Верхолат и Е. П. Краснова (Дуся) Фронтовая фотография
Когда его спрашивали: «Ну что, Рома, опять получил письмо?» Он с самодовольной улыбкой отвечал: «Всех баб не перелюбишь, но к этому надо стремиться».
Наш патриарх взвода Загорулько философию Ивана отвергал и делал это своеобразно. Он не признавал Ивана за Рому. На этой почве у них всегда были столкновения.
– Так что, Ваня, тебе пишут в письме? – простодушно интересуется Александр Михайлович.
– Да не Ваня, а Рома, – поправляет Ивушкин.
– Вот старость, – притворно сокрушается Загорулько. – Всегда путаю, Ваня. Тебя же зовут Иван.
Это выводит Рому из равновесия:
– Ну и утюг ты. И до самой смерти будешь утюгом.
– Конечно, утюг, – добродушно соглашается Александр Михайлович.
Тут нужно пояснить, почему Рома вспомнил об утюге. На каком-то пожарище Загорулько нашел увесистый утюг. Тщательно его вычистил, завернул в тряпочку и положил в сидор. Когда мы его спрашивали, зачем ему эта железяка, он отвечал: «Кончится война, приду домой и подарю утюг старухе. Будет гладить – пусть вспоминает, как я был на войне». Александр Михайлович носит эту железку около полугода. Кряхтит старый гвардеец, но не выбрасывает ее. Только, наверно, глядя на утюг, думает: «Господи, когда кончится эта проклятая война».
Так и шла в обороне наша солдатская жизнь. Лениво постреливали немцы. Нехотя отвечали мы. Все равно распутица и ужасно липкая жижа не давала делать что-либо серьезное. Наше сидение на Курляндских холмах Аркашенька Касаткин охарактеризовал так: «Мы воюем – бом-бом и не воюем – бом-бом».
27Был чудесный солнечный день конца апреля [1945 года]. Небо было промыто дождями до ослепительной голубизны. Казалось, что по небу никогда не лохматились водянистые тучи.
Нас, группу солдат, собранных со всей дивизии, везут на грузовике в тыл на заседание армейской партийной комиссии. Все мы грешники, и нужно отвечать перед партией. Моя вина заключается в утере партийного билета.
Когда в 1943 году я был откомандирован из отряда аэростатчиков, то нас, группу из тридцати человек, привели в запасной полк, располагавшийся на проспекте Карла Маркса. Как водится в армии, нас сразу отправили на санобработку. Естественно, все вещи остались в предбаннике. А придя одеваться, мы обнаружили, что нас обокрали. У меня пропали все документы, деньги, часы, а главное – партийный билет. Какой-то подонок пристроился в казармах и занимался этим постыдным, грязным делом.
