Отто Дитрих - Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945
И все же он, должно быть, признавал, что этим бесчеловечным преступлениям нет прощения. Он, наверное, думал, что после победоносной войны сумеет очиститься перед судом истории добродетелью силы. И поэтому хранил абсолютное молчание по этим вопросам, никогда не заводя разговор на подобные темы ни с кем из своих сподвижников. К концу 1944 года в зарубежной прессе появились первые сообщения о преступлениях в Польше, хотя эти истории были совсем не так ужасны, как действительность, ставшая известной много позже. Передавая Гитлеру эти сообщения, я, пользуясь случаем, дважды спросил его, надо ли их опровергать. Всякий раз он с негодованием отвечал, что эти сообщения – типичная «пропагандистская ложь и искажение противником правды, предназначенные для того, чтобы скрыть собственное преступление в лесу Катыни».
Все пути Гитлера от Мюнхена до Берлина проходили через Нюрнберг. Этот город имел особое значение в жизни Гитлера. Первоначально он выбрал его для партийных съездов из-за расположения в центре страны, исторического значения и находящегося там тесного кружка давнишних членов национал-социалистической партии, тон в котором задавал Юлиус Штрейхер. Основатель антисемитской сектантской партии, Штрейхер рано связал свою судьбу с Гитлером, приведя к нему с собой всю свою группу. Гитлер всегда позволял Штрейхеру культивировать свой фанатичный антисемитизм и никогда не подвергал цензуре «Штюрмер», газету Штрейхера. «Примитивный метод» Штрейхера, заявлял Гитлер, – самый эффективный способ достучаться до маленького человека. В Нюрнберге Гитлер всегда находил общество доверчивых, легко поддающихся внушению людей, которые смотрели ему в рот и как завороженные слушали его откровения. Конечно, подобные группы у него имелись почти повсюду в Германии; они поощряли его манию к пространным речам.
Первые два партийных дня в Нюрнберге, в 1927 и 1929 годах, оказались особенно успешными и показали, что город является прекрасным местом для проведения массовых демонстраций. После прихода к власти Гитлер решил развивать свободную территорию в предместьях города, и, по мере того как работа продвигалась, амбициозная натура Гитлера строила все более и более грандиозные планы. Питая страсть к архитектуре крупных форм, он упивался превосходными степенями. «Величайшая арена в мире», «самый громадный концертный зал» и «самый колоссальный стадион в мире» были построены именно здесь. Он сам набрасывал первые планы строительства в Нюрнберге, как, впрочем, и всех суперпроектов повсюду в рейхе. Профессиональным архитекторам оставалось лишь дорабатывать детали.
Нет никакого сомнения в том, что у Гитлера был огромный талант к архитектуре. Это признала Венская академия искусств, когда он в возрасте всего семнадцати лет провалился на экзамене по живописи, но его утешили, сказав, что его таланты могут проявиться в области архитектуры. Он неоднократно говорил, что если бы не стал выдающимся политиком рейха, то стал бы знаменитым архитектором. Стройки в Нюрнберге задумывались буквально на тысячелетия. Камень и строительные материалы выбирались специально по принципу долговечности. Общий план заключался в том, чтобы связать старый Нюрнберг с новым миром высотных зданий из стали и бетона, связать Первый рейх с Третьим посредством величественного шоссе через пруды Нюрнберга. Для Гитлера было бесконечно увлекательно наблюдать за продвижением этой работы, проводить совещания с местными архитекторами и обсуждать модели. Именно интерес к проекту заставлял его часто наведываться в Нюрнберг, кроме, конечно, поездок по случаю партийных съездов. В этом городе, даже больше, чем в Берлине и Мюнхене, Гитлер давал выход своей страсти к архитектуре. Но архитектура была не только страстью; она служила ему единственным средством расслабления, единственным, что уводило его из царства политики, в которое он когда-то вошел.
В ранние дни он нередко ради удовольствия посещал баварские королевские места Нойшванштайн[17], Хобеншвангау и Херен-Химзее[18], а также Вальхаллу Людвига II в Регенсбурге. Гитлер чувствовал духовную близость к Людвигу и твердо верил, что король не утопился в момент помешательства в озере Штарнбергер, а был убит политическими противниками.
Где бы Гитлер ни останавливался, чем бы ни занимался, все его интересы отступали на второй план, как только появлялись его архитекторы. Его личному секретарю приходилось все время держать наготове рейсфедер и набор циркулей, потому что в любой момент Гитлеру могло прийти в голову сделать наброски монументальных фасадов, колонн в честь победителей, триумфальных арок, театров, моделей танков, бетонных бункеров или вращающихся башенок для военных кораблей. Вряд ли была хоть одна книга по архитектуре, которую Гитлер не прочел бы, и он проявлял живейший интерес ко всем новым публикациям. В Нюрнберге, Берлине и Мюнхене огромные залы были заполнены моделями национал-социалистических зданий, а в мирное время он почти каждый день или, вернее, каждую ночь тратил несколько часов на то, чтобы посмотреть на них.
Хорошо известно, что Гитлер питал особое расположение к классическому или монументальному стилю. Он всегда подчеркивал нордическое происхождение огромного культурного и творческого потенциала классического эллинизма. В разговоре он любил пофантазировать, какое впечатление на испуганных жителей Греции и Пелопоннеса произвели в седой Античности несколько сотен тевтонских фермерских сыновей, появившись с севера на Коринфском перешейке.
Гитлер считал мюнхенского профессора Трооста, строителя Дома немецкого искусства и Дома национал-социалистической партии на Кониглихерплац в Мюнхене, великим архитектурным гением нашего века, которого открыл он. Троост умер сравнительно молодым. При закладке краеугольного камня Дома немецкого искусства рукоятка молотка разбила Гитлеру руку. В этом увидели дурное предзнаменование, об этом много говорили, и не только в Мюнхене. Инцидент вызвал у Трооста такой психологический шок, что спровоцировал обострение хронического заболевания.
Гитлер очень ценил архитекторов. Именно благодаря любви к архитектуре Гитлер настолько сблизился со Шпеером, что позже доверял ему, конечно под собственным присмотром, разнообразные и наиболее важные военные и экономические задачи. Такое количество работы вряд ли можно было поручать одному человеку.
Инспектируя Стадион штурмовиков, строившийся в Нюрнберге и обещавший стать крупнейшим стадионом в мире, Гитлер обронил замечание, говорящее о его недальновидности, а также о его отношении к спорту. Это был год блестящих Олимпийских игр в Гармише и Берлине. Все, кроме Гитлера, болели за спортсменов и одобряли международный характер игр. Гитлер насмехался над «дрожащими стариками» из Олимпийского комитета; он ожидал увидеть крепких, здоровых и хорошо сохранившихся бывших спортсменов. Несколько месяцев спустя я слышал, как он сказал, стоя на строительной площадке стадиона в Нюрнберге: «Это были последние международные Олимпийские игры, в которых принимала участие Германия. В будущем мы сами разработаем самую лучшую спортивную программу и проведем самые крупные спортивные соревнования в мире. Мы сделаем это здесь, в Нюрнберге». Он отказывался понимать, что международные соревнования – суть олимпийского движения и рекорды, установленные на этих играх, важны именно потому, что это мировые рекорды.
