Давид Каган - Расскажи живым
Тинегин пришел часам к девяти.
— Спите? — спросил он. — Последние деньки здесь мы живем.
— Почему?
— Говорят, первый этаж будут освобождать. Уплотнить корпус хотят.
— Зачем?
— Черт их знает. Наверно охранять легче.
— А куда переведут?
— На второй или третий этаж.
— Ну, это еще ничего, — облегченно вздыхаю я, довольный тем, что доступ к двери в подвал будет по-прежнему свободен. — Хуже, если бы перевели в другой корпус. Тут мы все знаем друг друга.
Тинегин заходил взад-вперед, затем остановился у окна
— Мы вместе живем... Мне кажется, с вами можно откровенно говорить...
— Наверно, можно, — шутливо отвечаю я, но, почувствовав, что разговор будет серьезным насторожился.
— Ведь я мог быть уже там, за проволокой, может быть, в армии или в партизанах. — Он порылся в карманах, но не найдя ни крупинки табака, продул мундштук и снова положил его в карман гимнастерки. — Чуть не бежал однажды... Слышите?
— Расскажите, как? — Я приподнялся, сел.
— Месяц тому назад было дело. Договорились, все приготовили. Да не повезло. Погода подвела. Ветер, дождь, прямо буря какая-то.
Что-то не то он говорит, — подумалось мне. Когда и бежать лучше, как не в темную дождливую ночь?..
— Да, — прокряхтел Валериан Станиславович. — А все было приготовлено.
Но у меня уже сомнение и в этом сожалеющем «да» и в том, что еще, может быть, услышу. Все-таки спросил:
— Ведь три ряда проволоки. Если не секрет, то скажите, как хотели через проволоку прорваться?
— Ножницы были, да какие! — В голосе — восхищение, а досады о несостоявшемся побеге не слышно. Кажется, что человеку захотелось поделиться, высказаться в том смысле, что и он не хуже других, мог бы... если бы... и так далее.
— Ножницы армейские или самодельные?
Тинегин ответил не сразу.
— Вы Кузнецова знаете? Он часто ходит в перевязочную. Рыжий такой.
— Рыжий? Знаю, то есть видел его. У него такая же рана, как у меня.
— Ну, он, он. Механик-танкист, в мастерской здесь на дворе работал, в бывшей кузнице, ведра чинил, ножи, ключи делал. И ножницы сделал не хуже армейских.
Я чуть не крикнул: «Где они?», но сдержался.
— Что же вы, точку на этом поставили?
— Да нет... Ждем удачного случая.
Кузнецов, ножницы... Нет, это не вранье. Про того парня можно поверить.
Заметив мое волнение, Тинегин спросил:
— А вы бы согласились идти на проволоку?
— В любой час. Валериан Станиславович!
— Я познакомлю вас с Кузнецовым. Может быть, он согласится принять в группу еще одного человека.
Неужели он всерьез? Как раскрыть свою душу Тинегину и Кузнецову, чтоб они поверили?!
— Спасибо! Я готов. Готов, хоть сейчас! Погибать, так на проволоке. А сидеть, ждать, бояться, надеяться — сил уже нет!
Заснул в эту ночь с одной мыслью: скорей бы дождаться дня и увидеть Кузнецова.
На следующий день, встретив Кузнецова у перевязочной, не вижу на его лице никаких признаков того, что он что-нибудь знает обо мне. Еще рано, думаю, с ним еще не успели переговорить. То же самое повторяется и на второй, и на третий день. Самому заговорить? Нет, еще спугнешь, отшатнется Кузнецов, не поверит... Спрашиваю Валериана Станиславовича:
— Вы с Кузнецовым не разговаривали?
— А-а... Да, сегодня можно поговорить. — Сказал так, как будто речь шла о чем-то обыденном. И в тот вечер, когда Тинегин рассказывал о несостоявшемся побеге, мне показалось, что он не вполне серьезен в том, о чем говорит.
Вдвоем пошли на второй этаж. Заглянули в перевязочную, там Кузнецова не оказалось.
— Вон он идет, — показал Тинегин в конец коридора. Кузнецов подошел, прихрамывая. Поздоровались.
— Мы с доктором вместе живем. Знакомьтесь!
— Встречаемся, а поговорить не пришлось. — Кузнецов, улыбнувшись, пожал мне руку.
— Скажу тебе, Клавдий, одно: доктору можно верить. А об остальном вы сами говорите.
Кузнецов молчит, спокойно посматривая на меня и Тинегина. Молчу и я, боясь, что слова могут прозвучать не так, как надо. Гляжу на Кузнецова с одной мыслью, чтоб он понял меня, увидел мое желание бежать из лагеря. «Поверь! Поверь мне!» — кричит в душе.
— Я зайду к вам, — проговорил Кузнецов и взялся за ручку двери в перевязочную.
Сказал зайдет... Когда?
Дни — в напряженном ожидании. Чувство неопределенности раздражает и гнетет. Стараюсь успокоить себя. Почему Кузнецов должен сразу включить меня в свою группу? Обо мне он мало знает, а слова Тинегина могли не убедить его...
Всем, кто находится в левом крыле первого этажа, объявили, чтобы перебирались на второй и третий этажи.
— Шоль приказал закрыть все палаты и коридор в этом крыле, — объяснил санитар Тинегину. — Куда вас определить — не знаю. А вы, — кивает он мне, — числитесь за нашим отделением. Спросите сами у Михаила Николаевича.
Я пошел к Свешникову.
В перевязочной на деревянном столе лежит больной, оголив бок. Перевязку делает Пушкарев, ему помогает фельдшер. Он осторожно, боясь израсходовать лишний сантиметр марли, отрезает турунду. Свешников сидит в углу и медленно, о чем-то задумавшись, перебирает хирургический инструмент. Инструментов мало, все помещаются на тумбочке.
— Можно к вам, Михаил Николаевич? — окликаю его
Свешников поднял голову. «Быстро седеет», — с горечью отмечаю я, вглядываясь в похудевшее лицо хирурга. Серебристо-серые волосы аккуратно зачесаны из бок, из-под халата выглядывает заштопанный на сгибе воротник гимнастерки. Насколько Свешникову позволяют силы и время, он старается не терять выправку офицера Красной Армии.
— С первого этажа нас выгоняют. Куда можно перебраться?
Посмотрел на меня, подумал с минуту.
— Бывшая каптерка на третьем этаже свободна. А хотите — помещу к больным. Только тесно очень. Уплотнили так, что все двухэтажные нары заняты.
— Что ж, и в каптерке неплохо, — охотно соглашаюсь я, подумав, что на случай побега лучше жить одному.
Каптерка — угловой чулан в конце коридора на третьем этаже. У окна стоит длинный стол вроде прилавка, нет ни койки, ни табуретки. Пол цементный. В углу, от пола до потолка, белым мхом протянулась плесень. Бросив тюфяк на стол, я вышел в коридор и заглянул в соседнюю комнату. Там была когда-то ванная: заржавленный душевой сосок спускается с потолка. Коридор этот, с прилегающими к нему помещениями, необитаем, видно, давно сюда никто не заходил.
В первую ночь выспаться не удалось. Крысы грызли под дверью, пытаясь из коридора проникнуть в мой чулан. Успокоились они только на рассвете. Утром, открыв дверь, увидел изгрызанный порог и рядом кучки мелкой древесины. Крупные звери, как бобры! Ну, да черт с ними! Надо найти Кузнецова, сказать, где я нахожусь, и, может быть, договориться конкретно.
