Анатолий Кожевников - Записки истребителя
Нам было известно, что противник готовится к наступлению, поэтому скрытность сосредоточения, искусная маскировка считались тогда основными требованиями дня. Враг не должен был знать о передвижении войск на нашей стороне, о строительстве глубоко эшелонированной обороны. Только сохранив все это в надлежащей тайне, можно было рассчитывать на то, что вражеский удар будет хорошо парирован.
А дни становились все грознее и грознее. И, пожалуй, больше всего это ощущалось по тишине, не только не обычной для фронта, а прямо-таки зловещей.
3 июля противник притих совершенно, точно и не существовало глубокой обороны, насыщенной огромным множеством людей, пулеметов, орудий, танков... Словно все вымерло. Тишина. Гнетущая тишина.
- Что-то будет, товарищ командир, - говорит механик. - На земле ни выстрела, в небе ни самолета. Не может же так долго продолжаться. Прямо душа болит. Наверное, скоро полезут.
Помолчав, он добавляет:
- Надо бы машину облетать. Через час регламентные работы закончу.
Я от души был рад случаю подняться в воздух, чтобы хоть ненадолго выключиться из этой давящей тебя тишины.
- Облетаем. Заканчивай, а мы пока с комиссаром пройдем посмотрим, как зарываются в землю наши летчики.
Эскадрилья была рассредоточена по экипажам. Люди занимались устройством блиндажей. Копать было легко, грунт хорошо поддавался лопате. Накатник рубили здесь же, сохраняя предосторожность и маскировку.
Большая часть землянок была уже готова, остальные достраивались. У нас не оставалось ни одной мелочи, которая не была бы предусмотрена для обеспечения бесперебойных вылетов, ремонта самолетов и сохранения личного состава.
- Глубже ройте, ребята, - подбадривал Гаврилов. Мы живем не только в воздухе, но и на земле.
Самолет решил опробовать после обеда. Взлет. Делаю круг над аэродромом. Мотор работает хорошо - заботливый Васильев все проверил и осмотрел до мельчайших подробностей.
Перевожу взгляд на землю. Аэродром ничем не выделялся. Значит, замаскировались умело.
Дороги в прифронтовой полосе пустынны. Больше из любопытства подхожу к переднему краю. И тут ни души, обе стороны ничем не выдают своего присутствия. А ведь здесь десятки и сотни тысяч вооруженных до зубов людей.
Вдруг со стороны солнца показался ""мессершмитт" За ним второй. Уходить? Поздно. Да и к лицу ли советскому летчику обращаться в бегство? Нужно принимать бой.
Фашисты, видя свое преимущество в количественном отношении и в высоте, с ходу пошли в атаку. С небольшим принижением я начал набирать скорость, а когда противник был на расстоянии приблизительно тысячи метров, крутым боевым разворотом вышел из-под атаки и сравнял с ним высоту. Еще несколько атак на встречных и встречно-пересекающихся курсах, затем разворот с набором высоты - и немцы ниже меня. Теперь тактическое преимущество на моей стороне, атакую я.
Противнику удается вывернуться из-под прицельного огня, но я снова занимаю исходное положение. Не знаю чем бы закончился этот бой - на поражение я не рассчитывал, - если бы не трусость немецких летчиков. Видя мое преимущество в высоте, они позорно бежали.
На аэродроме командир дивизии крепко отчитал меня за то, что я ввязался в бой с фашистами. Но бой я принял потому, что не хотел терять престижа советского летчика! Утро 4 июля не принесло никаких изменений. Разве только ясная безоблачная погода сменилась мощным девятибалльным кучевым развитием облаков, а во второй половине дня начали наплывать грозовые тучи, неся с собой ливневые дожди, украшенные многоцветной радугой.
Весь этот день, как и в предыдущие, дежурные пары летчиков находились в готовности номер один.
Последние три часа перед вечером дежурство несли я и Варшавский. Прошел сильный дождь, и капли его еще не успели стечь с плексигласа фонаря кабины, как с командного пункта взвилась сигнальная ракета. За эти "тихие" дни мы невольно свыклись с мыслью о дежурстве без вылета. Поэтому ракета, сейчас воспринятая как электрический ток, кольнула каждого находящегося на аэродроме: "Началось?!" Быстро запустив двигатели, взлетаем прямо со стоянки. С сегодняшнего дня Варшавский числится старшим летчиком, он получил право водить пару, но так как готовить нового ведомого не было времени, он продолжает ходить в паре со мной.
По радио, прерываемому треском грозовых разрядов, слышен голос Веденеева:
- Идите в район Ольшанки, немцы бомбят наши войска.
Маневрируя между черными грозовыми облаками, мы приближались к указанному пункту. Противник уже где-то поблизости. Нужно искать его. В таком небесном хаосе не трудно и просмотреть немцев.
Пробив ливневую стену, мы увидели противника прямо перед собой. Шесть фашистских бомбардировщиков Ю-88, прикрытые таким же числом истребителей, пробирались, обходя грозовую облачность, к цели.
- Яша, за мной! - передаю команду ведомому и врезаюсь в боевые порядки бомбардировщиков.
"Юнкерсы" слева и справа от моего самолета и так близко, что с летчиком одного из них мы даже встретились взглядами. Или это лишь показалось? Бортовые стрелки не успели открыть огня. Они, очевидно, как и мы, попали в подобное положение впервые и не могли сообразить, что делать. Но надо решать незамедлительно, ибо еще мгновение - и фашистские пулеметчики расстреляют нас.
Делаю резкий разворот вправо. чуть не касаясь крылом бомбардировщика, затем влево и, нажимая на гашетки, посылаю в упор длинную очередь по "юнкерсу".
Результатов атаки не наблюдаю, а сразу же атакую второго, но этот успевает скрыться в облаках.
Боевой порядок "юнкерсов" сломан, поодиночке они стремятся достичь спасительных облаков. Настигаю еще одного, даю очередь по правому мотору, а затем по левому. Бомбардировщик вспыхнул и полетел на землю.
Только теперь "мессершмитты" пошли на выручку своих бомбардировщиков. Имея большое превышение, они ринулись на нас всей шестеркой.
- Яша, за мной!
Развернувшись на встречный курс, повел самолет с принижением, чтобы избежать прицельного огня и разогнать скорость, обеспечивающую выполнение полупетли, позволяющей зайти в хвост истребителям противника.
Бросаю беглый взгляд на ведомого. Варшавский пошел в лобовую атаку. Это ошибка.
- За мной! - повторяю команду, но Варшавский продолжает атаку с кабрированием и потерей скорости.
Один против шести.
Я ничем не могу помочь ведомому: не хватит ни времени, ни маневра. По вспышкам пулеметных очередей определяю, что он открыл огонь. Но ведь его пулемету и пушке противостоят двенадцать эрликонов и маузеров! На моторе и плоскостях самолета Варшавского засверкали разрывы фашистских снарядов. Лишь бы не по кабине...
